Мониторинг СМИ

Неизвестная провинция

Изучение архитектуры русской провинции существенно меняет сложившиеся представления об истории отечественного искусства – так считает Георгий Смирнов, заведующий отделом Свода памятников художественной культуры Государственного института искусствознания.

Эта статья родилась в результате бесед с замечательными людьми, подвижниками своего дела – исследователями русской провинции и создателями «Свода памятников архитектуры и монументального искусства России» – многотомного труда, работа над которым ведется с 1960-х годов в стенах Государственного института искусствознания. Известный искусствовед Г.Ю. Стернин оценивает научно-издательский проект «Свода…» как «грандиозный». «По строгой систематичности и фундаментальной основательности замысел этот, пожалуй, не имел и не имеет себе равных ни в одной сфере отечественного гуманитарного знания» (1), – пишет он.

Подготовка этого номера совпала с двумя неординарными событиями в культурной жизни Москвы. Это, во-первых, ставшая традиционной фотовыставка «Неизвестная провинция», экспонировавшаяся в марте 2006 года в залах Государственного института искусствознания, представившая результаты экспедиций сотрудников отдела Свода памятников в истекшем году и давшая название данному материалу. Во-вторых, выход очередного, седьмого по счету сборника «Памятники русской архитектуры и монументального искусства XVI – XX вв.», подготовленного отделом Свода и посвященного памяти А.Б. Стерлигова, который более двадцати лет руководил работой над «Сводом…».

Ольга Костина. Георгий Константинович, нашу беседу мне хочется начать цитатой из статьи Владимира Седова и Виталия Рудченко, открывающей сборник «Памятники русской архитектуры…»: «Утраченные памятники архитектуры исчезают из поля зрения историков искусства только постольку, поскольку отсутствуют сведения об их формах. Если же такие сведения имеются или находятся заново, то памятник, пусть уже давно не существующий физически, включается в общую картину зодчества того или иного периода, заполняет пустующую нишу (как элементы в таблице Менделеева) или помогает расставить по-новому акценты в периодизации, хронологии или типологии архитектуры своего времени» (2). Эти слова мне кажутся очень важными в определении того, чем занимается отдел, возглавляемый Вами.

Георгий Смирнов. Смысл работы, которая ведется с конца 60-х годов, я вижу в создании более полной и правдивой истории русского искусства, прежде всего архитектуры. Имея более-менее полное представление о художественных «вершинах», то есть преимущественно о столичных памятниках, историю архитектуры мы по сути не знаем. Потому, что попросту плохо знаем нашу огромную страну. Отдел Свода, как может, восполняет пробелы в знании отечественной архитектуры и связанных с нею монументальных памятников, выявляя и изучая их, обмеряя, фотографируя, зарисовывая «на местах». После этого ведется работа в архивах, каждый памятник обрастает историческими и иконографическими документами, в результате тома «распухают». Можно было бы издавать то, что у нас уже есть, захватив сразу большее количество областей. Но такие издания станут промежуточным этапом в изучении памятников. Мы же ставим перед собой задачу по созданию энциклопедического труда, а не справочника.

О.К. Насколько я понимаю, «львиную долю» рабочего времени сотрудников Вашего отдела занимает «полевой» этап…

Г.С. Теплый сезон года мы проводим в экспедициях, сразу по нескольким областям. Лето 2005 года сотрудники отдела Свода работали в Калужской, Тверской, Владимирской, Ярославской и Рязанской областях. Я лично провел экспедиции в трех – Владимирской, Тверской и Рязанской. Каждая область имеет своего куратора, который ведет и издание тома «Свода…» (один том может состоять из нескольких книг) по «закрепленной» за ним территории. Начиная с 1998 года, вышло 7 книг: по Брянской (один том), Ивановской (три книги), Смоленской (один том), Владимирской (первая книга) и Тверской (тоже первая книга) областям; готовится издание по Рязанской области. Количество частей каждого тома, разумеется, зависит от количества памятников. Мы предполагали, например, что «Свод…» Тверской области будет состоять из 6 частей, но теперь видим, что он разрастается до 8 или 9 частей. Если все будет идти нормально, то последняя книга тверского тома выйдет в 2020 году. Уже три года проходят экспедиции в Калужской области, но понадобится, как считает куратор калужского тома Екатерина Антоновна Шорбан, не менее десяти «полевых» сезонов, прежде чем мы сможем приступить к работе над изданием. Одним словом, осуществление проекта «Свода памятников…» рассчитано даже не на десятилетия, можно сказать, на века. Правда, с каждым десятилетием и даже годом памятников будет оставаться все меньше, и последующим поколениям все труднее будет изучать их.

Екатерина Шорбан. К сожалению, нет надежды на спасение большинства стоящих в руинах построек прошлого, поэтому так важна задача специалистов по Своду памятников если не сохранить их физически (этим занимаются другие люди), то хотя бы оставить документальную память о них в обмерных чертежах, описаниях и фотографиях. По существу, как бы громко это ни звучало, материалы «Свода памятников…» – это архив цивилизации, которая уже в ближайшее время, увы, исчезнет.

В XX веке многие европейские страны из-за двух разрушительных мировых войн и в результате массового индустриального строительства потеряли значительную часть своего архитектурного наследия. В середине XX века ощущение хрупкости архитектурных памятников необычайно обострилось. Попытки их сохранить стали одной из важнейших сфер работы историков искусства. Во многих европейских странах это привело к созданию мощных и разветвленных служб по охране и выявлению старинных зданий, к составлению инвентарей памятников каждой страны, а затем и всей Европы в целом. В Великобритании, Франции, Германии и Голландии учтены и подробно изучены практически все сохранившиеся постройки прошлого вплоть до середины XX столетия.

В России сложилась гораздо более драматическая ситуация. Здесь на протяжении XX столетия архитектура предшествующих эпох погибала не только в результате военных действий и новой строительной политики, но и целенаправленно разрушалась в соответствии с идеологическими установками. Несмотря на поистине героические усилия многих историков искусства, пытавшихся защитить и сохранить памятники отечественного зодчества, нередко ценой собственной жизни, приблизительно 70–90% храмов, усадеб, монастырей, городской застройки было уничтожено, а то, что осталось, поразительно быстро продолжает исчезать сегодня, особенно в городах – под натиском строительной лихорадки.

Однако, несмотря на гигантские и часто невосполнимые утраты, многое еще сохранилось, пусть и в руинированном состоянии. И даже полуразрушенные здания, остатки белокаменного декора, фрагменты настенных росписей поражают своим благородством и величием. На многих фотографиях, которые экспонировались в Институте искусствознания, на зданиях можно было увидеть строительные леса – это утешительный знак нового времени, знак того, что часть памятников (хотя и очень небольшая) будет сохранена для будущего, что возрождается «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам».

О.К. Ежегодные выставки в Институте искусствознания, экспонирующие фотоматериалы экспедиций отдела Свода, как мне кажется, становятся все более интересными, все более насыщенными открытиями. А прошедшая в марте выставка была по-настоящему сенсационной, во многом благодаря представленным на ней уникальным храмовым росписям – совершенно непровинциальным, поражающим уровнем мастерства и, я бы сказала, аристократизмом образов.

Анна Павлова. До сих пор провинциальное искусство выпадало из круга интересов специалистов. Особенно так называемая академическая живопись – она казалась сухой и умозрительной. Однако, как показало изучение памятников российской глубинки, это – энергичное, живое, пульсирующее искусство. Причем без искажений, так как росписей этих не касалась рука маляра (в отличие от многих обезображенных столичных храмов, в которые, как правило, в XX веке мастера приглашались для поновлений росписей).

Как показала экспедиция, работавшая в Тверской области, здесь, в северо-восточной ее части, монументальное искусство было представлено уникальной школой клеевой живописи, истоки которой – во второй половине XVIII века. Замечательные примеры этой школы – настенная живопись храма Богоявления в селе Еськи Бежецкого района, относящаяся к 40-м годам XIX века, и храма Преображения в селе Никола-Высока Весьегонского района примерно второй четверти – середины XIX столетия. По своей образности эти росписи разные, но их стилистическое единство несомненно. Композиционной основой росписей является барочный альфрейный декор; видимо, альфрейщики делали на стене «рамы», затем в храм приходили художники и вписывали в них сюжеты. Живописцы, несомненно, были не просто мастеровиты, но и образованны, так как широко использовали архаические образцы – например, библию Пискатора (середина XVII в.) и библию Вайгеля (1695), гравюры Филиппа Андреаса Килиана, который отгравировывал шедевры Рубенса, Тинторетто, Тициана… И эти графические образцы тверские мастера блестяще переводили на язык монументальных форм. Еще одна общая черта росписей школы – светоносный колорит. Именно благодаря своей светоносности живопись «держит» стену: в ней нет темных пятен. Чтобы не «затемнить» росписи, мастера крайне редко использовали красный цвет, который на стене часто делает зияющие чернотой «провалы».

Такое понимание законов монументальной живописи– редкость даже в столице (вспомним брюлловские росписи Исаакиевского собора с их темными «дырами»). Рисунок художники делали охрой (это видно в тех местах, где стерт красочный слой), лики писали «на одном дыхании», не отрывая кисть от стены. Поразительно прочной оказалась клеевая техника: росписи, вопреки осадкам, холоду и ветрам, живы до сих пор… Считалось, что во второй половине XIX века клеевая живопись вышла из употребления, однако наши открытия на Тверской земле опровергают это.

О.К. Не таким ли опровержением общепринятых представлений является и церковная деревянная скульптура, изображающая Христа в темнице и находящаяся, как свидетельствовала подпись под экспонированной на выставке фотографией, в Рязанской области? Ведь традиционно считается, что подобные композиции были распространены на территории Пермского края.

Е.Ш. Это мнение сложилось благодаря стараниям и трудам музейных работников Перми, вовремя собравших и сохранивших церковную скульптуру. Деревянная религиозная пластика существовала в России повсеместно – и в ее центральных регионах, и на Севере, и даже в Сибири. Иконография скульптуры разнообразна: это и фигуры ангелов на иконостасах, и «Христос с предстоящими». Но «Христос в темнице» – самая распространенная иконографическая композиция.

О.К. Еще один врезавшийся в память экспонат выставки – изображенный на фотографии, находящийся в Калужской области круглый храм с совершенно поразительным, каким-то античным по духу подкупольным пространством. Прокомментируйте, пожалуйста, этот памятник.

Е.Ш. Группа замечательных малоизвестных храмов первой половины XIX века с круглыми планами (и тяготеющими к центричным) была исследована в 2005 году в Думиничском районе Калужской области. Это церковь Знамения 1818 года в селе Маклаки (с редко встречающейся конструкцией двойного купола) и впервые найденная церковь Успения 1844 года в селе Чернышино, которая еще сохранила величественные руины внутренней круглой колоннады. Третий, наиболее цельный по композиции памятник этой группы – церковь Преображения 1846 года в селе Брынь. Купольная ротонда храма украшена двумя колоннадами – внешней и внутренней. Церковь отчасти напоминает круглые храмы архитектора Н.А. Львова, строившиеся в конце XVIII столетия в Тверской губернии. В облике церкви Преображения, возведенной на полстолетия позже львовских храмов, несмотря на сравнительно небольшие размеры, достигнуто созвучное античному искусству впечатление монументальности и благородства. Особенно эффектен интерьер ротонды. Ее внутренняя колоннада, соединенная арками, служит основанием для купола с четырьмя большими полуциркульными окнами, через которые пространство церкви наполняется мягким рассеянным светом.

О.К. Большую часть своей жизни вы, уважаемые коллеги, проводите в профессиональных путешествиях по городам и весям российской провинции. Каким предстает образ России?

Г.С. Если говорить о состоянии памятников, то весьма плачевным. Но признаюсь: рефлексировать некогда. Для меня главное то, что существует не просто неизвестная провинция, но неизвестная история русской архитектуры. И надо спешить зафиксировать памятники, которые погибают. Я целиком поглощен именно этим: проведением обследований, выявлением новых памятников и новых имен архитекторов, строителей, подрядчиков, обстоятельств строительства, которые часто многое объясняют для истории архитектуры, наконец, особенностей местных архитектурных школ, корректирующих расхожие представления о развитии отечественного зодчества.

О.К. Так хочется услышать о позитивных примерах, вселяющих надежду на то, что, допустим, через 100 лет можно будет изучать эту историю не только по томам «Свода памятников…».

Г.С. Такие примеры мы имеем в области церковной архитектуры. Многие храмы возвращены сейчас Русской православной церкви, в них возрождается приходская жизнь, благодаря усилиям священников и прихожан ведется работа по восстановлению – как правило, с нарушениями, с искажениями, но ведется. Поэтому я склонен этот процесс оценивать как положительный. Здание оживает тогда, когда в нем живут люди. А в допускаемых искажениях винить только священников нельзя – дело в деньгах, которых не хватает для грамотной научной реставрации. В качестве позитивного примера можно назвать церковь конца XIX века в селе Леонтьево под Вышним Волочком. За годы советской власти она была обезглавлена, колокольня, кроме первого яруса, разрушена. Лет десять назад в Леонтьеве образовался приход, началось восстановление колокольни и храма, эта работа активизировалась при нынешнем священнике, о. Александре. К сожалению, колокольня восстановлена без проекта. Его мне удалось найти в архиве только этой осенью. Если бы раньше было заказано историко-архитектурное исследование, колокольню восстановили бы более грамотно, в соответствии с проектом. Но в целом я считаю этот пример позитивным.

Проблематичнее дело обстоит с росписями, даже если священник стремится их сохранить. Но что он может сделать? Ведь для реставрации нужны огромные деньги. На консервацию мало кто из батюшек идет, потому что в храме должно быть благолепие. А, как правило, понятие благолепия плохо сочетается с понятием «научная реставрация». И росписи просто поновляются. Рано или поздно монументальная живопись – даже в действующих храмах, при сохранении здания – погибнет. И все же мы своей работой вносим вклад в дело охраны памятников. Допустим, где-то в глубинке решается вопрос о спасении конкретного объекта. Вот тогда наши издания и могут пригодиться: комитетам по охране памятников или отделам культуры будет на что опереться. Мы постоянно отвечаем на какие-то запросы, даем экспертные заключения по тем или иным памятникам, то есть в какой-то мере участвуем в деле их охраны. Однако на этот счет мы по поводу себя никаких иллюзий не питаем. Другое дело – научное осмысление развития русской архитектуры. Вот в этой сфере наша работа оказывается по-настоящему результативной. Изучение провинциального зодчества (а провинция – это вся Россия) показывает: стилистические процессы в русской архитектуре протекают гораздо сложнее, чем мы это себе представляем. Так, в провинциальном зодчестве не было плавного перетекания от барокко к классицизму и от классицизма к ампиру. В архитектуре, скажем, храма в селе Сукромны Бежецкого района присутствуют рядом наличники в стилистике середины XVII века и наличники в стилистике барокко. А делали это одни мастера в одно время. Никаких стилистических разрывов: традиции XVII века продолжают жить и в XIX, сплавляя элементы архитектуры и барокко, и раннего классицизма.

Или росписи храма в селе Еськи Бежецкого района, о которых в нашей беседе шла речь. По времени это вторая четверть XIX века. А по стилистике – это барокко. Не какое-то необарокко, а именно неисчезающая традиция, развивающаяся параллельно с академическими и классическими тенденциями. Интересный вопрос: как это согласуется с церковными постановлениями того времени, запрещавшими использовать в качестве образцов иностранные кунстштюки? Но именно эти «иностранные кунстштюки» и лежат в основе многих провинциальных росписей. Как происходили такие парадоксальные связи – это нужно изучать, над этим нужно думать. Ясно одно: без глубокого изучения провинции история искусства будет искаженной и неполной.

О.В. Есть ли в России заповедные города, сохраняющие первозданный облик?

Г.С. Да, есть, особенно среди некоторых уездных. Впрочем, и многие губернские сохраняют старую градостроительную сетку улиц и площадей. Тут, конечно, тоже много изменений, и в губернских (областных) центрах их гораздо больше, но в целом единственное, что более-менее сохраняется – это планировка городов. А вот их силуэты, панорамы сильно нарушены, за последние 15 лет в большинстве областных центров произошел снос исторической застройки – даже памятников архитектуры, стоящих на охране государства. В уездных, то есть в районных, центрах ситуация, конечно, лучше. Здесь меньше денег и, соответственно, меньше возможностей для каких-то кардинальных изменений. Из областных городов одним из самых сохранных я бы назвал Вологду.

Противоположный пример – Архангельск, уничтоженный еще в советское время. Тверь, Рязань, Калуга находятся примерно в одинаковом положении. И в последние годы там происходят в основном негативные процессы. К сожалению. Среди уездных городов позитивных примеров больше. Только в одной Тверской области я бы назвал и Вышний Волочок, и Торжок, и Кашин, и Торопец; в Калужской области – Перемышль, Мещовск. Скромные по своим художественным достоинствам, эти города сохраняют свою атмосферу и свой силуэт. Хочешь почувствовать Россию – поезжай в маленький городок.

Живописных городов типа Торжка или Кашина в России наберется немного – десятка два-три. А Вышний Волочок вообще единственный: это город, пересеченный каналами, – такой маленький Петербург, совершенно ровный, плоский, с хорошей застройкой в основном первой половины XIX века. Но три лучших дома рубежа XVIII – XIX веков брошены. Если в них не появятся жильцы, они постепенно развалятся. В самом плачевном состоянии находятся усадьбы. Большинство из них, используемые в советское время как колхозные конторы, дома отдыха или пионерские лагеря, худо-бедно, но жили, здания сохранялись. В 90-е годы старые пользователи ушли, и брошенные дома разрушаются катастрофическими темпами. Скоро от усадебной культуры вообще ничего не останется. И здесь я не вижу никаких перспектив. Что может произойти? В лучшем случае найдется богатый пользователь, который устроит там какой-нибудь элитный клуб. Пожалуй, один пример, будем надеяться, позитивный, существует. Это построенная Львовым усадьба Глебовых под Торжком, которая оказалась в управлении богатой фирмы, но к чему это приведет – не знаю.

«С каждым годом айсберг, вершину которого мы созерцаем, все глубже уходит «под воду». Но сам факт того, что мы имеем возможность находить шедевры и архивировать их для будущего, дает ощущение счастья. Мы являемся наследниками великой культуры, и осознание этого возвышает». Этими словами Екатерины Шорбан мы и завершаем статью.

Примечания

1. Стернин Г.Ю. К портрету Андрея Борисовича Стерлигова // Памятники русской архитектуры и монументального искусства XVI–XX вв. Выпуск 7. Ответственный редактор Е.Г. Щеболева. М., 2005. С. 479.

2. Седов Вл.В., Рудченко В.М. Церковь Успения в Левкиевой пустыни – исчезнувший памятник русской архитектуры XVI в. // Там же. С. 5.

Георгий Смирнов, Екатерина Шорбан, Анна Павлова

Источник: "Русское искусство"

Ваше имя: *
Ваш e-mail:
Отзыв: *
Введите символы, изображенные на рисунке (если данная комбинация символов кажется вам неразборчивой, кликните на рисунок для отображения другой комбинации):