Мария и Вера. Благовест-Инфо

Алексей Варламов: Впервые я прочитал Евангелие в девятом классе. До той поры о земной жизни Спасителя мне приходилось черпать сведения из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда»

Впервые я прочитал Евангелие, когда учился в девятом классе. До той поры о земной жизни Спасителя мне приходилось черпать сведения исключительно из рок-оперы «Иисус Христос – суперзвезда», которую много раз подряд я слушал на стареньком магнитофоне и постепенно выучил ее слова наизусть – оттуда же узнал и об апостолах, и о Пилате, и о Кайафе, и о Марии Магдалине – уроки английского в школе проходили не напрасно…

А Евангелия у нас дома не было. Убежденный коммунист отец и учительница литературы в школе мама, собравшие замечательную библиотеку русской классики, без Библии обходились. Да и где ее было купить в 70-е? Не читала Писание и моя бабушка Мария Анемподистовна – самая удивительная женщина из тех, кого мне приходилось знать. О ней и будет мое небольшое воспоминание. Родившаяся в самом начале века в православной купеческой семье в Твери, с золотой медалью окончившая гимназию бабушка в Бога не то что б не верила – она с Ним поссорилась и в церковь никогда не ходила. Тому были личные причины, которых я доподлинно не знаю и могу только смутно догадываться, что они были каким-то образом связаны с моим дедом, оставившим жену с тремя малыми детьми накануне войны. Дед был человеком очень своеобразным, вольнодумным и сильно женолюбивым при том, что ни одной женщине удерживать его подолгу возле себя не удавалось. Бабушка вышла замуж, когда ей было уже под тридцать, и из многочисленных подруг, его окружавших, оказалась единственной, кто родил ему детей. Быть может, по этой причине она была своему единственному супругу бесконечно предана, прощая ему все и ничего Богу – свидетельство глубокой личной веры, если задуматься. Однако в доме у нас не только никогда не говорили о церкви, не держали икон и не соблюдали постов, но даже не пекли куличей на пасху, хотя бабушка была отменной хозяйкой.

Зато по-настоящему верующим и воцерковленным человеком была ее двоюродная сестра Вера Николаевна Первушина, жена известного экономиста, соратника опальных Кондратьева и Чаянова. В тридцать шестом профессор Первушин вышел на свободу, под новую волну арестов не попал и, будучи человеком чрезвычайно разумным, временно сменил сомнительную политэкономию на относительно безопасную геологию. Он поселился с женою в просторной квартире на углу Малого Харитоньевского переулка и улицы Чаплыгина, недалеко от тех мест, куда зимой 1822 года доставил возок Татьяну Ларину на ярмарку невест.

Вера Николаевна жила там как при царе, и вообще ее жизнь была полной противоположностью повседневному бытию ее кузины, надрывавшейся на трех работах и жившей с детьми в коммунальной квартире недалеко от завода «Динамо». Вера Николаевна нигде не работала, дома все дела делала прислуга, а сама она ходила через Чистопрудный бульвар в церковь Архангела Гавриила, глаголемую иначе Меньшиковой башней. Профессор после потрясений, на его долю выпавших, забросил стихи Бальмонта, Брюсова, Северянина и прочий серебряный век, коим он был до ареста увлечен; он сделался набожен не менее жены, что не помешало ему стать заведующим кафедрой цветных металлов в МИСИСе и советником Косыгина. Детей им с Верой Николаевной Господь не даровал, и так рука об руку, заботясь друг о друге, они дошли до гробовой доски, сперва он, а потом десятилетие спустя она, нещадно обкрадываемая домработницей-приживалкой, но несомненно хранимая личным ангелом от бед и скорбей.

Бабушка, сколько помню, хотя я был тогда совсем ребенком, относилась к умильной и избалованной сестре со смешанными чувствами: жалостливо, чуть насмешливо и не чуть - раздраженно. Если для моего правильного отца Вера Николаевна была отсталой и темной барынькой из отживших времен, чье выпадавшее на советские праздники присутствие в своем тесном доме на задымленной Автозаводской улице он терпел из нелицемерной любви к теще и врожденной кротости характера, то сама обыкновенно спокойная, уверенная в себе Мария Анемподистовна приходила во время визитов богомольной кузины в небывалое возмущение духа, хотя сама была инициатором приглашений на восьмое марта и седьмое ноября. Не возьмусь утверждать наверняка, но мыслю, с ее языка были готовы сорваться такие примерно слова: «Испытай, что я испытала, и тогда посмотрим, как бы ты запела». Низенькая Вера Николаевна, которая носила шапку пирожком на голове и плотные седенькие усики на верхней губе, не спорила, а только сокрушенно и смиренно качала своей цыплячьей головкой, чем раздражала бабушку еще больше. Позднее, когда в школе я прочитал «Преступление и наказание», мне показалось, что иные из бабушкиных черт были предвосхищены Достоевским в образе несчастной матери и жены Катерины Ивановны Мармеладовой. Причудливые отношения притяжения и отталкивания связывали двух кузин, но я был слишком молод тогда и увлечен пустяками, чтоб расспросить их о том, чего теперь уже не спросишь…

Умерла Вера Николаевна в конце семидесятых. Тогда-то в ее квартире я и нашел старенькое Евангелие девятнадцатого века, взял себе и принялся жадно читать, отставив в сторону «Jesus Christ Superstar». Я многого не понимал и больше как к бабушке обращаться с вопросами было не к кому. Она же следила за моими штудиями со странными чувствами. По молчаливому договору с моим отцом она никогда не рассказывала мне о том, что пришлось перенести ей на веку, как жили до революции и как страшно было и в двадцатые, и в тридцатые годы, и в войну, чего стоило ей поднять и вырастить троих детей, но мои расспросы о прежней жизни, должно быть, волновали ее. Они вызывали в памяти что-то очень далекое, забытое, и казалось, навсегда ушедшее со смертью Веры Николаевны, но все-таки неуничтожимое.

В ту пору она поведала мне, что до революции всей семьей они ходили вечером в четверг перед Пасхой в храм, где читали двенадцать Евангелий, а после с зажженными свечками возвращались домой, и надо было постараться сделать так, чтоб свеча в твоей руке не погасла. Я не понимал, что значит двенадцать Евангелий, ибо книга, доставшаяся мне от Веры Николаевны, содержала только четыре. Но разговор этот, в котором странным образом мне почудилось неясное сожаление, врезался в память, и долго мне еще представлялась высокая рыжеволосая девочка, которая идет по улице со свечой в руках, закрывая узкой ладонью от ветра ее колеблющееся пламя, и не знает того, что ждет ее на веку и что умрет она в Великий Четверг, когда читают двенадцать Евангелий…

Алексей Варламов

Источник: "Татьянин день"

Ваш Отзыв
Поля, отмеченные звездочкой, должны быть обязательно заполнены.

На главную | В раздел «Мониторинг СМИ»