Мониторинг СМИ

Дж. Биллингтон. Православие и демократия

Впервые статья опубликована на английском языке в журнале Journal of Church and State № 49 (Winter 2007): 19-26. На русском языке публикуется впервые с любезного согласия автора.

Тема Православия и Демократии в России требует внимательного рассмотрения нескольких ее аспектов, по которым не существует согласия в среде, которую можно назвать «университетско-медийным сообществом». Во-первых, Россия представляет больший интерес для Соединенных Штатов, чем это обычно предполагается. Ее географическое положение, владение ядерным оружием в крупных масштабах и вообще значение ее борьбы за создание жизнеспособной демократии в Евразии – все это придает ей важное геополитическое значение. Вопрос о Православии и Демократии – важнейшая часть более широкого вопроса о том, куда идет Россия.

Во-вторых, высший слой современной американской культуры, судя по содержанию основных СМИ и академических исследований, едва ли приемлет мысль о фундаментальном значении религии в современной жизни. Между тем, в политическом отношении именно религия стимулировала два важнейших события в конце 20 в., приведших к подлинно глубоким переменам. Первое из них – это фундаменталистская революция в Иране, которую не ожидал почти никто в бихевиористски ориентированных академических и правительственных институтах в Соединенных Штатах. Взлет радикального ислама, начавшийся с Иранской революции, явно указывает на важность религиозного фактора.

Внезапное и равным образом неожиданное крушение коммунизма в Советской империи также имеет религиозные корни. Движение Солидарности в Польше было связано с религией и, поскольку шло снизу, коммунистическая власть не смогла его остановить. Не помогли ни аресты лидеров, ни новые назначения, ни подкуп или убийство. Оппозицию в Польше расколоть не удалось, хотя ранее имперское управление блестяще справлялось почти с любой формой сопротивления. Как только стало ясно, что католическое движение Солидарности с Папой-поляком за спиной не может быть сломлено, весть об этом вдохновила протестантов в Венгрии, Восточной Германии, даже Румынии и, смею утверждать, некоторые православные группы в Румынии и Болгарии и, в конце концов, в России. Мы все еще не в состоянии объяснить события августа 1991 в Москве и как 150 человек смогли устоять перед огромной армией под единым командованием – 5.5 миллионов человек в военной форме, и почти все из них приверженцы старого режима, – а попытка переворота не удалась. «Чудо», слышно было на улицах, - я очень хорошо помню следующий день, - «чудо». Чудеса возвращают нас к языку религии; с чудесами нечего делать компьютерам, и они непонятны бихевиористски ориентированному истэблишменту.

В моем представлении, корневая проблема нынешней России – поиск легитимности. Самый основной вопрос, с которым сталкивается любое общество, заключается в том, что легитимирует возможность одного человека говорить другому, что он должен делать. В России сегодня легитимация носит формально-демократический характер, т.е. она установлена конституционно, но не эмоционально. В своей последней книге «Россия в поисках самой себя» я рассматриваю эту все еще нерешенную проблему. Я полагаю, что возможны две основные формы легитимности – одна из них лучше, а другая много хуже той, которую общепринятое мнение в Америке, на Западе в целом, и даже в России считает приемлемой. Если не вдаваться в детали, предельная легитимность может быть обнаружена в некой новой форме автократического нео-национализма, в сущности, разновидности фашизма. Фашизм в Европе проявлялся по-разному. Но чаще всего он возникал внутри традиционной авторитарной культуры как негативная реакция на неудачу демократических преобразований. Он требует внешних врагов и внутренних козлов отпущения. При всей возможности подобного исхода я не считаю, что он неизбежен. Для общепринятого мнения еще труднее себе представить, что Россия будет новой версией США или Канады, этаким континентом федеральной демократии. Никто не говорит, что Россия собирается подражать одной из этих североамериканских систем, тем более копировать их. Но, как я где-то говорил, Соединенные Штаты в течение полувека служили своего рода скрытой страной-образцом, которую русские пытались «догнать и перегнать» в последние годы Холодной войны и с тех пор в определенном смысле это соревнование не прекращается. Общепринятое мнение, как в Соединенных Штатах, так и в России не позволяет признавать значимость связи между христианским наследием Соединенных Штатов и развитием демократии в этой стране. Большинство в высших кругах академической и медийной культуры в Америке не считают, что та форма демократии, которая впервые зародилась в масштабах всей страны, была «орлом с двумя крыльями»: рационалистическим крылом Просвещения и плюралистическим христианством протестантской Европы. Соединенные Штаты – единственная в мире политическая культура, которая целиком развилась в эпоху печати и почти целиком создана протестантами, хотя, в конце концов, в ее развитии приняли участие и католики из Мэриленда, и евреи из Нью-Йорка и Род-Айленда, и квакеры из Пенсильвании, и немало деистов и скептиков.

Существующая тенденция отождествлять религию с фанатизмом не позволяет, я полагаю, реконструировать американскую историю в ее полноте. Наша элитарная культура склонна считать, что религиозные убеждения – это первый шаг к фанатизму и вызов, если не угроза, демократическому государству и/или открытой рыночной экономике. Когда Джефферсон говорил о «стене разделения» между церковью и государством, он не имел в виду принципиальное правовое понятие. Он употребил эти слова в конкретной ситуации в попытке завоевать голоса баптистов в Дэнбери, шт. Коннектикут, и, наряду с другими аргументами против официальной религии, они была направлены в защиту свободы религии, а не призывали к защите от религии. В начале 19 века состоялось объединенное заседание Конгресса с участниками движения молитвенного «возрождения», которое проводили женщины. В Вашингтоне общественные здания использовались для религиозных служб некоторое время даже после Гражданской войны. Я не привожу доводы в пользу подобных акций, а просто говорю, что и религиозные убеждения и идеи Просвещения, воплощенные в нашей Конституции, являются в равной мере источником нашей собственной демократии.

Какие же возможны связи между Восточным Православием и демократией? На Западе мы, к великому сожалению, не знаем ничего о Православии, кроме того, что оно является автократическим придатком власти, господствующей церковью в Византии и России. Однако следует отметить и ряд других особенностей в ее исторической традиции. И они также требуют вдумчивого пересмотра того отношения к политике и обществу, которое Православие выработало за свою историю. Как говорил отец Георгий Флоровский, трудно придти к демократии в империи или в пустыне. Византийское христианство было иерархической структурой, тесно связанной с императором, и монашеством в пустыне, господствующей силой на политической арене и полной погруженностью в духовную монашескую жизнь отцов-пустынников.

В первое тысячелетие, в едином тогда христианском мире Средиземноморья, когда литургию служили на греческом или латинском языках, в Восточном христианстве существовали грузинская, сирийская, армянская и церковно-славянская литургии. Это наличие разных литургий было своего рода признанием культурного разнообразия. На всем Востоке всегда существовала соборная основа власти. На семи Вселенских соборах Православие вырабатывало ответы на вопросы о вере. А после отделения Православной церкви от Рима реальные возможности воссоединения церквей еще долго были весьма реальными. Например, на Флорентийском соборе в 15 в., Православие было очень близко к примирению с Римом. Да и сама западная церковь тогда в большей степени опиралась на соборный принцип из-за двух папских престолов - в Риме и Авиньоне.

В начале второго тысячелетия Православие, после обращения восточных славян в христианство, распространилось за пределами Римской империи. В результате, русское и украинское Православие не унаследовало римских административных институтов, которые могли бы быть основой епархиальной организации. Ему не удалось создать никакой структуры в противовес центральной власти, развить чувство автономии, которое так необходимо для демократического общества, особенно в большой стране. Централизация светской власти значительным образом повлияла на церковь. В 18 веке Петр Великий поставил церковь в еще большую зависимость от государства, упразднив патриаршество и учредив Священный Синод, административную структуру внутри государства. Петр разрушил «симфонию» отношений между церковью и государством, которая была заявлена Византией. При шведско-лютеранской системе управления Церковью, заимствованной Петром Великим, глава Синода стал государственным чиновником, контролирующим церковь.

Несмотря на централизованный контроль властью Русской православной церкви, в конце 19-го и начале 20-го веков она переживает волну духовного возрождения, результаты которого вновь востребованы в пост-коммунистический период. Богословская мысль стала развиваться в 1890-х гг. и более интенсивно - после революции 1905 г., и ее влияние распространилось на другие сферы жизни, вдохновляя и стимулируя творческие силы России. В годы творческой свободы, период между окончанием русско-японской войны и началом Первой мировой, Россия становится родоначальником модернизма в искусстве, светское общество и церковь отличает неведомый ранее плюрализм. Модернизм в искусстве черпает свое вдохновение скорее в эстетическом богословии, «богословии в красках» Восточного христианского мира, нежели в словах. Казимир Малевич передает одежды святых с икон простыми геометрическими формами. Василий Кандинский открывает новую форму абстрактного экспрессионизма, вдохновляясь древними религиозными формами, которые открыла реставрацию икон. Впервые линии и краски ранних икон открываются восторженному взгляду художников, принадлежащих еврейской общине, таких как Марк Шагал. Сочная темперная живопись явлена в своей красочной полноте и славе только в начале 20-го века.

В этот период произошло возрождение того, что русские называют духовной культурой. На Поместном соборе Русской православной церкви, созванном в революционные 1917-1918 гг., религиозное возрождение стало очевидным, судя по огромным толпам людей, которые он собирал (как это описано в ноябрьском номере «Нэшнл джиографик» за 1918 г.). Это было подлинно народное движение, отстаивающее независимость церкви, освобождавшее церковь от подчиненности государству и поддержанное удивительно новой художественной и интеллектуальной творческой активностью.

Советский режим, конечно, все это разрушил. Советский Союз был первой в истории человечества политической системой, чья легитимность строилась на разрушении всякой религии, в первую очередь это коснулось Русской православной церкви. В поздние годы советского периода разрушение смягчалось пониманием, что религия «как гвоздь: чем сильнее по нему бьешь, тем глубже он уходит». После ужасов 1930-х гг. и до новой волны преследований в хрущевский период, менее известных на Западе, советские чиновники вели более изощренную политику выгодных им назначений, в особенности в отношении епископата. Но способность чиновников подбирать людей, которые стремятся наверх, не всегда действует на то, что пустило глубокие корни внизу.

После падения коммунизма, с приходом подлинной гласности в 1990-х произошло очевидное частичное возрождение религии в народе, значительно увеличилось число крещений и обращений людей зрелого возраста. По данным различных опросов, многие из молодого поколения считали себя христианами, но не обязательно православными. Те, которые называли себя православными, часто мало что знали о своей вере. Помню свое участие в двух крупных коллоквиумах, которые русская Православная церковь организовала в 1987-88 по случаю тысячелетия русского христианства. Московская конференция (организованная нынешним патриархом) состоялась раньше, чем в Петербурге и впервые ученые номинально атеистической Академии наук и представители религиозных учебных заведений оказались вместе. Успех изощренной советской политики был очевиден, потому что научный уровень религиозных участников был много ниже уровня представителей Академии. Вторая конференция в Ленинграде – теперь Санкт-Петербург – была более интересной, потому что в ней принимали участие видные деятели культуры, многие из которых открывали заново основополагающие ценности церкви.

Самой серьезной, по моему убеждению, проблемой Русской православной церкви, если она способна играть ведущую роль в широко понимаемой духовной культуре пост-коммунистической России, является то, что она не прошла через какое бы то ни было очищение, не встала на путь поиска правды и примирения. Все более или менее признают сегодня, что за советский период пострадало не менее 200 000 христианских мучеников: священников, дьяконов и других, мирян, о которых можно сказать, что они погибли не только от иррациональности и жестокости советского режима, но и за свою веру. Последнее исследование показало, что 70% христианских мучеников жили в 20 веке. Русские православные больше всех пострадали как христиане в этом массовом мученичестве за веру. Эта драматическая история все более подробно документируется свидетельствами и покаянным очищением снизу, но она не принимается как главная составляющая жизни самой Церкви. Хуже всего то, что некоторые иерархи, работавшие на советский режим, сегодня претендуют на моральное превосходство от имени тех, кто предпочел смерть сотрудничеству с властями.

Русские нынешнего времени часто циничны. Самым знаменитым циником был Диоген, с фонарем искавший честного человека. Но цинизм – это мораль в поисках пристанища. У людей, которые постоянно говорят о коррупции, преступлении и несправедливости, совесть как правило есть, хотя и может спать, но она может проснуться – как это случилось с Мартином Лютером Кингом-мл. или Нельсоном Манделой. Понятия правды и примирения отсутствуют в матрице России. А это, конечно же, то, что необходимо для блага общества, как считал мой друг Дмитрий Лихачев и как многие русские, которых более занимал вопрос о формировании нравственных основ, чем интеллектуальных или институциональных. Эта нравственная основа должна быть выработана из богатства русской культуры и прошлого России и подлинно спасительного искупительного значения страдания невинных, сердцевины русской истории и главного таинства иудео-христианской традиции.

В наиболее удачном из известных мне описаний различных течений в Православной церкви, сделанном Ральфом Дела Кавой, церковь разделяется на четыре группы.

Первая группа состоит из ультра-националистов. К ним относятся митрополит Иоанн Санкт – Петербургский, самый видный из них, умерший в ноябре 1995, и члены немногочисленной группы Радонеж, которые стремятся вернуться к авторитарному прошлому и пользуются поддержкой официальной церкви.

Вторая группа состоит из реформистов. Это, главным образом, высокообразованные православные верующие в Москве и Петербурге, которые хотят модернизации Православной церкви в духе Второго Ватиканского собора. Они достойны восхищения, их устремления связаны с пробуждением совести и, в конечном счете, с поиском правды и примирения. Но их немного.

В третью группу входят те, кого Ральф Дела Кава в своем вдумчивом исследовании называет институционалистами. Это преобладающая группа в Церкви, она считает, что при наличии множества проблем следует сосредоточиться на восстановлении основ традиции и на реставрации церквей. У институционалистов, однако, слабо разработаны программы работы с мирянами и молодежью, мыслят они скорее консервативно, все больше в терминах литургической Церкви.

Четвертая группа, на которую Дела Кава и возлагает свои надежды, включает, как он их называет, пасторалистов, тех, кто сосредоточен на развитии приходской жизни. Модель их пастырской деятельности во многом напоминает в сегодняшней России деятельность ранних лютеран в Америке на северо-западе за Миссисипи и методистов на юго-западе за Аллеганскими горами. Как и протестанты в пограничных зонах, православные пасторалисты – священники с семьями – служат в отдаленных местах; они интересуются местными проблемами и организуют приходы, открывая для местного населения социальные и учебные центры, приюты для брошенных детей и бездомных, выполняя те обязанности, которые советская система, обслуживающая верхушку и не доходившая до простого люда, выполняла в минимальной степени и недоброкачественно.

Пасторалисты могли бы начать общий процесс построения демократии снизу, что в свое время казалось Алексису де Токвиллю столь важным для строительства демократии по всей Америке. Развитие приходов, само-помощи на местах некоторые русские называют бытовой демократией, другие используют старый славянофильский термин соборность. Интеграция общинности и совместного труда в России развита больше, чем в индивидуалистическом западном христианстве и особенно в Америке. В постсоветской Церкви при Патриаршестве открыты новые отделы образования, благотворительной деятельности, социальных служб, миссионерства и вооруженных сил. Мне кажется сомнительным представлять Св. Варвару покровительницей ракетных войск, но это всего лишь показывает желание интегрировать Православие во все сферы жизни.

Думаю, что религия сыграет ключевую роль в том, как Россия будет жить в будущем. Когда я думаю о будущем России, то вспоминаю рассказ Фрэнка Стоктона «Принцесса и тигр». Узника приводят на огромный стадион; перед ним огромная толпа людей; ему предлагают открыть одну из двух дверей. Из одной выйдет тигр-людоед и съест его; из другой – принцесса, его невеста. Откроет ли Россия ту дверь, которая приведет ее к сибирскому тигру? Или, открыв другу дверь, она обретет принцессу-свободу? Какую дверь в будущее откроет Россия? Или она и дальше будет жить как страна третьего мира со всем своим искусством и ракетами? Ответ на эти вопросы во многом зависит от того, какую роль возьмет на себя Русская Православная Церковь.

Некоторые иерархи, покорно служившие своим господам-атеистам при советском режиме, теперь стали ксенофобами и националистами, а не теми, кто ищет правды и примирения. Вся надежда на молодое поколение священников и руководителей других конфессий и вероисповеданий, а также на тех верующих Православной Церкви, которые вносят новый дух в жизнь на местах. Они являются неотъемлемой частью общего движения, обращенного к инициативам снизу и созданию на местах неправительственных форм самопомощи, в культурном пространстве, где все слишком долго контролировалось сверху донизу и из Кремля. И, кроме того, русские более других христиан верят в главную весть иудео-христианства, в то, что невинные страдания имеют искупительную силу и что какое-то искупление может родиться из страданий России.

Последние строки Доктора Живаго Пастернака говорят о широком, почти космическом чувстве, которое люди переживают в литургическом времени. Роман Живаго написан так, будто описывает ключевые моменты Страстной Недели. Объясняя события 1991, многие русские скажут вам, что начинались они в день празднования Преображения Господня и закончились литургией в Успенском соборе Кремля в праздник Успения, до того, как состоялось первое заседание законодательного органа посткоммунистической России. Последние строки Доктора Живаго представляются мне особенно волнующими:

Ты видишь, ход веков подобен притче

И может загореться на ходу.

Во имя страшного его величья

Я в добровольных муках в гроб сойду.

Я в гроб сойду и в третий день восстану,

И, как сплавляют по реке плоты,

Ко мне на суд, как баржи каравана,

Столетья поплывут из темноты.

Перевод с английского Ирины Шин и Владимира Пореша

*ДЖЕЙМС Г. БИЛЛИНГТОН (бакалавр гуманитарных наук, обладатель диплома с отличием Принстонского университета; стипендиат Родса, обучавшийся в Баллол колледж Оксфордского университета; доктор философии Оксфордского университета) выступал с докладом на симпозиуме по теме: «Православие и построение гражданского общества и демократии в России», состоявшегося 25-26 марта 2004 г. при поддержке Института культуры, религии и международных отношений Бостонского университета в Институте перспективных русских исследований Дж. Кеннана Международного научного центра Вудро Вильсона, Вашингтон. Автор благодарит Фонд Линда и Гарри Брэдли за щедрую финансовую помощь в проведении симпозиума. С 1987 г. д-р Биллингтон - 13-й Директор Библиотеки Конгресса. Профессор Биллингтон преподавал в Гарвардском и Принстонском университетах, возглавлял Центр поддержки ученых Вудро Вильсона и основал журнал «Уилсон куотерли» (“Wilson Quarterly”). Автор следующих работ: Михайловский и русский популизм; Икона и топор: Интерпретация русской культуры; Русское искусство; Лихорадка в умах: Истоки революционной веры; Россия преображенная: Прорыв к надежде, август 1991; Лик России; и Россия в поисках самой себя

Февраль 2008

Источник: "Русское Ревью Кестонского Института"

Ваше имя: *
Ваш e-mail:
Отзыв: *
Введите символы, изображенные на рисунке (если данная комбинация символов кажется вам неразборчивой, кликните на рисунок для отображения другой комбинации):