— Николай Петрович, актерство — греховная профессия? Ведь так считает Церковь.

— Это старый подход. Да, раньше были постановления вселенских соборов, осуждающие лицедейство. Актеров хоронили за церковной оградой, как вы знаете. Но сейчас уже церковь признает творчество как опыт обновленного сознания человека. Все лишь зависит от того, с чем ты, художник, артист, берешься за каждую роль. Говорят: «У нас нет выхода, у нас семьи, дети, их надо кормить». И идут на то, на что нельзя идти человеку, актеру, режиссеру. Когда-то Андрей Тарковский, увидев, что я начал играть после «Иванова детства» где попало, сказал мне: «Коля, что ты делаешь? Остановись, не играй в том, за что потом будет стыдно». Как говорит Библия: «Невозможно не прийти в мир соблазнам, они должны прийти, но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Однажды я задал вопрос одному очень известному артисту: «Зачем ты взялся за этот сериал?» Он говорит: «Ты понимаешь, мне надо было построить забор». Так что сейчас я оцениваю нашу профессию как очень греховную, но больший грех на тех, кто ввергнул всех нас, деятелей кино, в эти рыночные условия. Наши оппоненты кричат: ах, вы опять требуете цензуры. Что за чушь! Если взять мой опыт, то из 70 фильмов, в которых я участвовал, 20 пролежали на полке в общей сложности более 250 лет.

— Так почему же в дилемме между рынком и государством вы встаете на сторону государства? Ведь государство — это люди, некоторых из них вы, наверное, знаете. И все, что является рыночным в культуре, сделано по воле тех самых товарищей, которые олицетворяют это государство.

— Я согласен, вы правы. Так оно и есть. Но как они допустили это безобразие?

— Тогда зачем же вы к ним обращаетесь?

— Я хочу им напомнить об их личной ответственности — и Медведева, и Путина — за духовно-нравственное состояние нашего общества. Они допустили этот сатанизм, эту вседозволенность, вакханалию по всем каналам, имитацию русского духа. Еще на заре перестройки я хорошо запомнил сказанное на радио «Свобода»: «Цель перестройки в том, чтобы приблизить русских к западным образцам; в том, чтобы произошла мутация русского духа, нужно русских выбить из традиций».

— Вам не кажется, что эта традиция — приблизить русских к западным образцам — начата еще Петром I?

— Но это не значит, что он был прав.

— Есть популярная точка зрения, что если бы не Петр, то Россия еще тогда загнила бы в своей отсталости.

— Но именно Петр I допустил на Русь водку. Русские люди медовуху пили. Она била в ноги, трудно было подняться из-за трапезы, но голова-то была чистой. Именно с Петра пошел процесс, плоды которого мы сегодня пожинаем, — полной алкоголизации страны.

— Николай Петрович, а вы трезвенник?

— Я бросил пить в 36 лет. У меня все произошло в один год — и курить перестал, и пить.

— Это был осознанный поступок?

— Абсолютно осознанный. Я понимал, что если буду жить так, как мои друзья, то совсем скоро мне надо будет прощаться с жизнью. Как Гена Шпаликов, Володя Высоцкий, Олег Даль.

— Получается, вы бросили пить на примере своих знаменитых друзей? Обычно сам человек доходит до грани.

— Нет, такого не было, чтобы я дошел. Просто видел, что это не нужно, что это отягощает. Я прошел этот путь, но не доходил до предела никогда. Понял, что выгодно врагу рода человеческого, чтобы мы все пили.

— Но многим, наоборот, для творчества нужно хряпнуть хотя бы грамм сто. А лучше двести.

— Это временно, на мгновение, когда вам кажется, что вы улетаете от всех проблем. А потом-то становится еще хуже. Так что я понял, что спаивать людей выгодно тем, кто не хочет вольной поступи России. Кто хочет, чтобы мы умирали так рано, кому нужны наши пространства...

— На Руси художник не может не пить, потому что он до судорог чувствует свою и чужую боль, несчастье. Это как бы оправдание наше, он так живет за нас. И умирает.

— «Творец, живи, как жил Толстой, Рабиндранат Тагор и Гете!» Они все дожили до преклонного возраста. Вот к чему нужно стремиться — отсекать все лишнее. Ведь Бог нам дал волю не для того, чтобы мы плыли по течению. Ну, подохнем мы во цвете лет — и что будет с Россией?

— Вы снимались в фильме «Отпуск в сентябре» по «Утиной охоте» Вампилова. Главную роль там играл Олег Даль. Вы же хорошо его знали, понимали, наверное, что с ним происходит. Вы пытались его остановить?

— Этот фильм был последним, где я позволил себе то, что, наверное, не должен актер себе позволять. Помню, когда мы с Далем делали эпизод в баре, то спокойно подходили к стойке, брали коньячку, а потом шли в кадр. Сейчас я смотрю картину и понимаю, что и Олег, и я сделали свои не лучшие роли, хотя он там и играл пропойцу. Было бы гораздо лучше, если бы мы это играли, не принимая алкоголь. Ну а так — мы же друзья, и я себе еще тогда позволял, мы — в азарте, загуле...

— А мне кажется, это одна из лучших ролей Даля.

— Если бы не пил, сделал бы еще глубже, позволил бы себе еще большее погружение в дух, анализ, в сознание и в борьбу с самим собой. А он был все время на допинге.

— Но вы же могли ему подсказать...

— И не пытался, я сам вел такую же жизнь. Более того, я помню, Юра Богатырев, который тоже здесь играл, вообще не пил. Мы с Олегом заканчивали работу и мчались с компанией куда-то на всю ночь. И Юра был рядом. Мы тогда над ним все время подшучивали: «Юр, ну что ты? Чуть-чуть-то можно». Проходит пять лет — и я вдруг вижу, как Юру вносят в поезд «Красная стрела». Он очень быстро совершил это алкогольное пике.

— Может, я неправильно ставлю вопрос, но вы осуждаете Олега Даля за столь ранний уход из жизни?

— Осуждаю каждого, кто позволил себе поддаться на этот крючок, не бороться с этим, плыть по течению, оправдываясь лишь тем, что я художник и все нужно попробовать. Неправда!

— А как вы вообще относитесь к человеческим слабостям?

— А у меня и на этот счет есть такие строки: «Правдивости и слабость не помеха, нам жизнь дана грехи одолевать».

— Ваш друг Никита Михалков снял прекрасный фильм «Несколько дней из жизни Обломова». Штольц, которого играл Богатырев, и Обломов — Табаков. Получается, здесь вы на стороне Штольца, хотя он и был немцем? То есть человек должен быть четким, прагматичным, деловым, правильным.

— Да нет, все-таки я за Обломова.

— Так в жизни и Богатырев был таким Обломовым в чем-то, и Даль... Сами-то вы наверняка не любите хлюпиков, слабых людей?

— Что значит «не любите»? Если они есть, как я могу их не любить. Я их всех должен любить.

— Вы себя считаете сильным человеком?

— Я — человек сильный, иначе я бы просто не выжил. С «Иванова детства» и даже еще раньше я в богеме, то есть уже 52 года. Вы много знаете примеров мальчиков, замечательно сыгравших какую-то роль в кино, а потом не только оставшихся в профессии, но и все время делающих что-то?

— Да, таких единицы. С другой стороны, говорят ведь: чтобы выжить, нужно идти на многие компромиссы, уметь поддакивать начальству... Это про вас?

— У меня этого нет и не было. Я требовал отставки Швыдкого, когда он был министром и я от него зависел. Я ему лично объяснял, почему требую его отставки.

— Это известно. Но чтобы получить роль, вы никогда никому не перебегали дорогу?

— Ну как я мог перебегать? Меня просто брали. Так может получиться, что, как вы выражаетесь, я перебежал дорогу прекрасному артисту Виктору Проскурину в «Военно-полевом романе».

— Он там играет другую роль, и замечательно играет!

— Но Тодоровский именно его хотел снять в главной роли, пока я не появился. И еще я перешел дорогу Борису Плотникову в фильме «Мастер и Маргарита». Причем так самоуверенно перешел... Я пришел на пробу, мне предлагали Бездомного, но я сказал Каре, что не буду это играть, мне неинтересно. Что есть лишь одна роль в романе, которую я бы дерзнул сыграть, и что один лишь я в нашем советском кино сегодня к этому готов.

— Прямо так и сказали?

— Это моя гордыня актерская, она у меня есть. Но я не знал, что одним из главных претендентов был замечательный артист Борис Плотников. А узнал это только что, буквально несколько месяцев назад, перед премьерой.

— И Кара с вами согласился?

— Он сделал со мной пробы, и результат был достаточно убедителен.

— Когда вы сказали, что готовы играть Христа, имели в виду свое мастерство или духовность?

— Все вместе. Я к этой роли готовился практически всю жизнь. Я сам как режиссер мог сделать фильм по Евангелию, но не решился. На разных картинах просил гримеров сделать мне грим, приближенный к иконописному. Я постоянно к этому внутренне готовился.

— Но сейчас-то вы не жалеете, что сыграли эту роль?

— Как артист я счастлив, что это было. Я добился, я сделал это! И сделал на пределе того, что мне тогда отвел Господь. Я постился, молился, готовился. Но я осуждаю себя за собственную гордыню, понимая, что грешный артист не все может играть. Нельзя играть Истину, Спасителя! Ты — грешный человек, какое ты имеешь право? До сих пор во мне борются эти два начала. Видимо, с этим я и уйду из жизни. Но главную задачу, которую я поставил перед собой, — дать бой Воланду на его территории и попробовать одержать победу, понимая при этом, что силы неравные. Царствует он в романе, а не Иешуа Га-Ноцри. Сейчас, когда я уже увидел этот фильм законченным, то понял, что свою задачу выполнил.

— Может, я ошибаюсь, но вам не кажется, что в романе Воланд — союзник Христа, а не антагонист?

— Интересная мысль, не знаю, кто вам ее внушил. Как может быть союзником Христа дьявол?

— А Воланд там не дьявол, он только в его обличии. Но он вершит некую справедливость.

— Не бывает так, справедливость вершит только Господь! Это очень серьезная подмена Булгакова, а вся интеллигенция это проглотила, и я в том числе. Я не заметил тех подводных камней, которые сейчас вижу. Весь роман написан с позиции Воланда, и именно нечисть там правит бал. И еще там есть антиевангельские тексты, которые позволил себе Булгаков. Это грех большой. Идя на роль Иешуа, я объявил режиссеру, что вымараю из его текста все подобные моменты. Режиссер мне позволил, и я это сделал.

— А вам не кажется, что как минимум не меньшее количество людей через книгу «Мастер и Маргарита» может прийти к Богу, чем даже через Библию? Хотя, наверное, в вашем понимании я говорю ересь.

— То, что вы сейчас сказали, — это заявление поэта и художника. Говорить, что роман делает больше, чем Библия, приводя к Богу, невозможно, неправильно. Это ерунда. Не делает он больше и не может сделать больше, чем Евангелие.

— Но искусство может заниматься и говорить обо всем? Или вам нужен только позитив?

— Вот фильм «Андрей Рублев». Чего там только не понамешано у Тарковского. Там все: и брат, убивающий брата, и жестокость в отношении скомороха, и пульсирующая из вены кровь... Помню, Андрей сказал: я придумал кадр, как князь бьет по шее парня саблей и у него будет кровь пульсировать, я знаю, как это сделать. Я даже осуждал втайне Андрея за то, что он позволил лошадь убить. Правда, ее взяли из живодерни, она была обречена. Но все равно... Думал: зачем такая жестокость? Но ради чего Тарковский позволил себе так много пролить крови, показать искушение Андрея Рублева через голые тела? Художник может многое ради того, чтобы выразить главную идею. Тарковский показал все эти страсти и привел нас к колоколу, к иконам, к Троице, к жизнеутверждающему финалу. Так что не все может позволить художник, не все.

* * *

— По поводу искушения. В фильме «Мастер и Маргарита» много голых женских тел.

— Как в бане. Зачем это нужно было делать?

— Но вы, наверное, в этих съемках не участвовали и девушек раздетых не видели?

— Если бы я знал, что это будет, тут же бы отказался играть. А сейчас я просто испытываю чувство неловкости. Зачем обнажалась Анастасия Вертинская?

— Но она там недолго обнажалась, и вообще кажется, что это не ее тело.

— Нет, ее тело. Я же знаю Настю с ее отрочества. Когда увидел этот фильм, вообще был удивлен: как она себе это позволила?! Хотя иногда трудно бороться с режиссерами. Я сам однажды попал в такую ситуацию у крупного режиссера. Он по ходу действия обнажил по пояс мою партнершу. Я говорю: «Зачем вы это делаете? Ну, оденьте ее». А он мне: «А пять миллионов зрителей?» Они все высчитали: оказывается, обнаженка прибавляет пять миллионов пар глаз.

— Но вот недавно вы снялись в фильме «Адмиралъ», сыграв Николая II. А потом говорили, что вам не очень нравится этот фильм, не очень нравится Хабенский в роли Колчака. Но вы же все-таки сыграли. Сделали это потому, что Николай II причислен к лику святых?

— Эта роль мне вроде ничего не прибавила. Не роль даже, а эпизод. Я там всего один день снимался и действительно говорил продюсеру и режиссеру, что это не роль для Хабенского, он не Колчак. Это абсолютный провал. А мне объясняли: понимаете, Колчака не знает молодежь, а мы делаем для молодежи. Зато Хабенского знают и пойдут на фильм. Это рыночный подход, от лукавого. Сейчас я не могу смотреть этот фильм.

— А на себя?

— Я не мог отдать эту роль никому. Долго боролся, год отказывался, а потом сказал: ладно. Но Николая я сыграть был должен. Потому что другой это сделает не так, как я. Не даст то, что я знаю про царя.

— А это опять же не гордыня в вас говорит?

— Я знаю свои силы.

— Вам часто говорили, что вы гениальный актер?

— Часто, с самого детства. С «Иванова детства». Я к этому спокойно отношусь. Это все критики глупые. Может, они мне даже с умыслом это говорили, чтобы перекрыть дальше дорогу. Встречали и говорили: ты — гений.

— А вам не кажется, что в фильме «Военно-полевой роман», который был снят больше 30 лет назад, вы достигли некой вершины и больше уже не поднимались?

— Но ведь Иешуа Га-Ноцри я сыграл позже. Понимаете, все свои роли я оцениваю на проценты. Когда-то я говорил, что в «Ивановом детстве» я сыграл на 25% от того, что мог бы и должен. (Сейчас я уже думаю иначе.) В «Андрее Рублеве» тоже на 25%. Хотя здесь целиком заслуга Тарковского. Он же сначала на меня писал роль Фомы, которого потом сыграл Кононов. Мне эта роль не понравилась. Я попросил Андрея: «Попробуй меня на Бориску». А он: «Нет, ты мал для этой роли». Я попросил замолвить за меня словечко Савву Ямщикова, знаменитого историка. Он замолвил, но как: давай, говорит он Тарковскому, поспорим на ящик шампанского, что ты все равно утвердишь Колю. Тарковский сначала отнекивался: «Да Коля уже зазнался, зазвездился, играет всякую чепуху». А сам задумался, и они поспорили. Мне сделали пробу, и здесь уже Андрей сломался.

— Понятно. Давайте дальше в проценты играть.

— В фильме «Игрок» я сыграл на 75%, «Военно-полевой роман» — 80%, «Мастер и Маргарита» — 99%. Выше этого я уже не сделаю ничего. Хотя, кто знает, может быть, лет через 5–10... Я пришел надолго.

* * * 

— Я слышал, что будто бы вы о Высоцком не очень высокого мнения?

— Очень высокого мнения! Это утка, выпущенная на чаепитии в ЦДЛ, которое было показано по ТВ. Мы с Володей были друзьями, причем от начала до конца. Мы с ним попробовались на «Иваново детство», но Тарковский Высоцкого не утвердил. После этого унижения кинопробой мы вместе вышли за ограду «Мосфильма», он говорит: «Ты куда едешь?» — «На Горького». — «И я туда же. Поедем вместе». Мы поехали в сад «Эрмитаж», погуляли там. Зашли в кафе, и он заказал бутылку шампанского. Открыл ее и налил мне. Я был очень горд, это было первый раз в моей жизни, и я почувствовал себя тогда очень взрослым. И вот я это рассказал, а после стали говорить, что я к Володе плохо отношусь. Нет, я его люблю и любил. Потом мы с ним встречались чуть ли не каждый день, я к нему бегал в театр. Но то, что Володя поет, я не знал. После уехал в экспедицию с «Ивановым детством», а там и Тарковский, и Кончаловский поют песни блатные: «А тот, кто раньше с нею был» — и я думаю: наверное, какой-нибудь уголовник написал. А мне говорят — это Высоцкий. Даже не ожидал, что мой такой трепетный, нежный друг мог это сочинить.

— А у Высоцкого ведь такая песня есть: «В церкви — смрад и полумрак,/Дьяки курят ладан.../Нет, и в церкви все не так,/Все не так, как надо!» К этой песне сейчас как вы относитесь?

— Каяться надо. Но он просто не мог иначе писать. Мы все были вне церкви, жили в атеистическом обществе. Но с церковью надо быть осторожным. Он это сделал так, для рифмы. Но прав не был.

— Помните фильм «Берегись автомобиля», там католический священник, которого играет Банионис, говорит: «Все верят. Одни верят, что Бог есть, другие — что Бога нет. И то и другое недоказуемо». Когда вы смотрите этот эпизод, смеетесь, негодуете, а может, радуетесь, потому что священник-то католический, а не православный?

— Что значит недоказуемо? А надо ли доказывать? Вера — это знание. Оно есть не у всех. Но кому-то Господь его открыл. Недаром очень многое уже написано: как человек уходил туда, в потусторонний мир, и возвращался обратно.

Хотите анекдот расскажу? Умирает один из руководителей одного из главных телеканалов. Попадает на небо. Его встречает апостол Петр, спрашивает: «Ты кто?» — «Я такой-то, руководитель канала». — «И чего ты хочешь?» — «А можно мне туда, к вам?» — «Не формат».

— Я даже знаю, кто этот теленачальник. А вы когда пришли к вере? Что произошло?

— В 25 лет. Мне приоткрыл Господь тот мир. Я там был. Мне этот мир был показан.

— Как это?

— Я тогда увлекался аутотренингом. Друзья-психологи объяснили мне механизм, и я начал это практиковать. И ввел себя в такое состояние покоя, после чего произошло отделение души от тела. Это было днем. Я бросил тело свое на постель, поднялся и начал уходить. То, что я там увидел, не опишешь никому и ничем: этот полет, радужный свет, где присутствуют все, кого ты когда-либо знал. Больше я не повторял этого. Зарекся, потому что не знаю, каким чудом я себя оттуда вытащил. Понимал: еще миг — и я уйду. Меня охватила паника, страх совершенно жуткий. Я испугался и вернулся. Но с тех пор у меня пропал страх небытия. Я знаю, что смерти нет.

* * * 

— Это нужно женщине говорить, но я вам скажу: вы прекрасно выглядите, Николай Петрович. У французов есть пословица: после 40 лет человек сам отвечает за свое лицо. Это так? А может, вы действительно праведно живете, и у вас это на лице отражается?

— «Я неправильно живу: мясо ем, курю и пью./Обольстительниц люблю, рамок не терплю./Недозволенно живу, в празднике тону/И не знаю я: всплыву иль пойду ко дну.../Но зато как я живу сотни раз на дню,/Сам себя в душе распну, горестно вздохну/И наполню светом грудь, разгоняя тьму,/Все грехи свои сожгу я когда-нибудь». Правда, это написано очень давно, в прошлой жизни.

Я когда в Библии прочитал о том, что «лица их свидетельствуют против них», это очень меня заинтересовало. Я понял, что это правда. От тебя зависит, какое у тебя будет лицо через 20, 30, 50 лет и при уходе из жизни. Когда одному учителю задали вопрос, как жить-то праведно, он ответил: жить чисто, думать чисто и поступать чисто. Хотя много соблазнов, но с этим надо бороться.

— Вы тоже считаете, что греховно помыслить — значит уже согрешить? Но вот вы видите красивую женщины, и у вас в отношении нее появляются мужские фантазии. Это грех?

— Этот половой вопрос мы решаем до конца жизни. Отец Сергий отрубил себе руку. В этом есть природа человеческая. Естественно, мы видим красоту женщины, но вот где та мера, которой ты позволяешь себе ее оценивать? Пойдешь ли ты за своей мыслью до конца или остановишься? Не возжелай жены ближнего, и даже если ты посмотрел на женщину с вожделением, значит, уже прелюбодействовал. Но это очень тонкий и трудный для каждого человека момент. Вот ваши коллеги говорят, что все надо попробовать.

— И ваши коллеги тоже.

— И наши коллеги. Этим они лишь помогают грехопадению. Но когда-нибудь надо же остановиться!

Александр Мельман

2 августа 2011