Благовест-Инфо

«Исповедь» Эпштейна

Презентация романа Михаила Эпштейна «Отцовство», выпущенного издательством «Никея»,прошла 23 апреля в Культурном центре «Покровские ворота» в Москве. Книга уже выходила в Санкт-Петербурге в 2003-м. Дежа вю? Ни в малейшей степени.

Во-первых, вторая по счету или по рангу культурная столица – это совсем другой контекст. Тут не питерские вечные сумерки, а веселый эклектизм.

Во-вторых, тираж в начале «нулевых» был совсем крошечным, и книга по сути мало кому досталась.

Ближайший аналог эпштейновской книги читатель найдет во «Фрагментах речи влюбленного» Ролана Барта. Сам Эпштейн неоднократно обращался к этому тексту в течение вечера. «Отцовство» и «Фрагменты» имеют одно общее свойство: они реабилитируют человеческую искренность. Еще Барт заметил, что современность легко репрезентирует образы телесного низа, открыто исследует сексуальность, но замалчивает и негласно табуирует «внутреннего человека». Его сокровенные чувства, его томление и тоску, его любовь. О том же самом говорил и Михаил Эпштейн на презентации. Вот только любовь он реабилитирует не через влюбленность, а через отцовство. А ведь это любовь куда более жертвенная. Истинно христианская. И непонятно, о ком эта книга в большей степени, о детях или об отце. Ведь, по словам автора, «дети – гораздо более мы, чем мы сами».

У Эпштейна их четверо, но в основном он пишет о своей дочери Оленьке. Многие авторские наблюдения поражают проницательностью. Например, сравнение состояния плачущего месячного ребенка с состоянием хронической бессонницы у взрослого. От недосыпания мы бываем раздражительны и печальны. С ребенком та же история: после блаженного пребывания в материнской утробе (согласно Эпштейну, «идеальной спальне») младенец попадает в мир многочисленных раздражителей, где и свет, и звук все время будят его.

Или вот детский «родничок» – мягкое, проницаемое, беззащитное и открытое миру место. Его, по мнению Михаила Эпштейна, мы, взрослые, с детских лет сохраняем для прямой связи с Богом, для умягчения нашего сердца Его любовью. Тональность эпштейновских рассуждений – молитвенная и исповедальная. И в итоге понимаешь: это ведь не что иное как оправдание отцовством. Вспомним классический протестантский догмат: первородный грех столь тяжек, что оправдывается душа не добрыми делами, а «только верой» (sola fidem). Таково «юридическое оправдание». Но то в протестантизме. У Эпштейна же человек оправдывается любовью, причем самой высшей – родительской.

Книга «Отцовство» – почти дневник. Одновременно она является религиозным трактатом. Что же это за жанр, на границе двух других? Ответ очень прост: да это же «Исповедь». Сочинение Эпштейна принадлежит к одной из старейших линий в литературе. Есть «Исповедь» у Аврелия Августина, есть у Руссо и Толстого. Теперь у нас есть «Исповедь» Михаила Эпштейна. И она по праву может считаться одной из самых трогательных работ этого автора.

Применимы ли понятия «трогательность» и «оправдание» к творчеству современного философа? Неважно какого, любого. Ну как совместить власть дискурса, смену парадигм, трансгрессивные практики и все, что еще предусмотрено по жанру, с человеческой драмой, которую служители философской музы академично именуют «прямым высказыванием»?

Оказывается, все совместимо. Когда-то Блез Паскаль, автор «Мыслей», говорил о «взволнованной» геометрии. Вот и у Эпштейна она присутствует.

А ведь раньше, давным-давно, Михаил Эпштейн был автором «постмодернистских манифестов». Но времена меняются. Впереди время новой искренности. Постмодернизм отступает.

Любовь побеждает. А кто бы сомневался?

Евгений Белжеларский

24 апреля 2014