Мониторинг СМИ

Нестрашная книга о страшном: «Женский портрет в тюремном интерьере»

Совсем недавно вышла книга «Женский портрет в тюремном интерьере» — воспоминания Татьяны Щипковой о трех годах, проведенных в колонии на Дальнем Востоке. За религиозное просвещение и участие в подпольном христианском семинаре ее — лингвиста, специалиста по старофранцузскому и старорумынскому языкам, преподавателя Смоленского педагогического института в 1980 году лишили ученой степени, выгнали с работы, а потом посадили, обвинив в… хулиганстве.

Без жажды возмездия

«Они, бедные, не знали, что со мной делать: всю жизнь имели дело с уголовными преступницами — и вдруг им привозят из Москвы «религиозницу», замаскированную под хулиганку…Начальник оперчасти свирепел при виде меня, у него краснела шея, и он не уставал повторять: «Таких, как она, надо стрелять»».

Книгу воспоминаний о годах, проведенных за колючей проволокой, Татьяна Николаевна (1930-2009) начала писать почти сразу после освобождения. Ей не давали покоя слова, которые шепнула ей на ухо одна из сокамерниц в новосибирской пересылке: «Ведь ты, когда выйдешь, напишешь про все это?»

Татьяна Николаевна написала — про все. Описала весь микрокосм тюремной преисподней: от системы пересылок, устройства Уссурийской колонии, тюремной медицины и гигиены (точнее, отсутствия того и другого) до судеб отдельных зэчек и «воспитателей», описания принудительного труда, проступков и наказаний и т.д. «Это книга о страшном, в ней описаны ужасные вещи, настоящий ад, но ее не страшно читать», — говорит сын Татьяны Николаевны, известный православной публицист Александр Щипков. 

Сын Александр, невестка Люба, четыре внука готовили издание книги втайне: хотели преподнести Татьяне Николаевне подарок к 80-летнему юбилею. Она не дожила до публикации полгода.
 Почему книга, законченная в конце 1980-х гг., не была издана раньше? Александр Щипков считает, что всему причиной отсутствие в этих воспоминаниях обличительного пафоса: «Мы пытались опубликовать книгу в 90-х., но ее никто не взял. Тогда много выходило лагерных мемуаров. Как правило, в них есть одна особенность — это тексты настрадавшихся, несправедливо обиженных людей, жаждущих если не возмездия, то, по крайней мере, справедливости. Это свидетельства, обличающие режим, эпоху, советскую власть. А в книге мамы нет «антисоветчины», как объясняли нам — и были совершенно правы. Ее книга не обличает, она наполнена жалостью, болью за людей. Мы специально вынесли на отворот обложки ее слова: «Не обеляю их, но жалею и призываю жалеть»».

«У мамы не было внутри ощущения, что она сидела несправедливо, — продолжает Александр — Не в том смысле, что ее правильно посадила советская власть: она понимала, что сидит по ложному, сфабрикованному делу. Но с духовной точки зрения, вспоминая прожитую жизнь, какие-то свои неправедные поступки, она воспринимала свое заключение как вещь закономерную, заслуженную. Господь так рассудил, значит, за что-то это надо, для какого-то научения необходимо — примерно так. Мне трудно говорить о такой высокой категории, как смирение. Но никогда у нее не было жажды реванша (что вообще-то справедливо, свойственно человеку: ты незаслуженно получил наказание и хочешь извинений, восстановления справедливости). Именно поэтому она отказалась хлопотать о реабилитации, что в начале 90-х было относительно легко сделать. Мы предлагали ей этим заняться, «Мемориал» готов был помочь. Она мягко, даже немного шутливо отказывалась: «Да зачем мне это нужно!» Мы не сразу поняли, что ей это внутренне не нужно было. И конечно, после 1991 г., когда началась настоящая религиозная свобода, она никогда не продавала свой героизм».

Адекватное миссионерство

Сын привез маме в зону Евангелие. «Каким-то образом он сумел уговорить администрацию, и мне позволили иметь Евангелие при условии, что я никому не буду его давать», — пишет Татьяна Николаевна. Но она не смогла не поделиться Благой вестью, тем более что жажда веры у «униженных до последней крайности людей» была велика.

В лагере не много было таких, с которыми можно было бы сразу читать и обсуждать Евангелие. Большинство обращалось к ней, религиознице, с конкретными просьбами: «Мать, ты молитвы знаешь? Напиши хоть одну, посильнее, чтобы от нее эта гадина Люська ослепла или оглохла». Правда, такие запросы поступали редко. Зато в настоящих молитвах нуждались многие. Татьяна Николаевна писала их десятками. «Тоже не обходилось без вопросов: «А где ее держать, чтобы лучше подействовала? Под рубашкой?» Я шла на хитрость: «Под рубашкой у тебя ее зашмонают, лучше всего в голове». – «Как это?» — «А наизусть выучи». Без восторга, но учили: оттуда не зашмонают.»» В наше время такой специфический способ проповеди назвали бы «адекватным миссионерством».

Однажды девицы в камере заигрались с черной магией. «Среди ночи одна из них меня разбудила: она не могла уснуть от ужаса, ее трясло. Я спросила, была ли она когда-нибудь в церкви — нет, никогда не была; видела ли она в книгах старинную картинку — женщина сидит, на голове покрывало, на руках ребенка держит, вокруг головы золотой круг. Да, она помнит, она понимает, о какой картинке я говорю. Я посоветовала ей лечь, закрыть глаза, вызвать в памяти этот образ, сосредоточиться на нем и повторять: «Помоги мне». На другой день она сказала, что теперь знает, Кого просить, когда очень плохо.»

Татьяна Николаевна устроила в лагере подпольную школу: тайком занималась с женщинами французским, читала и обсуждала вместе с ними книги Достоевского, которые оказались в лагерной библиотеке, беседовала с ними о вере. Оказалось, что даже надсмотрщики тянулись к знаниям, которые не давала советская школа: контролерши изымали из писем церковные календарики, чтобы выяснить, когда будет Пасха или Троица. А начальник лагеря в ответ на неоднократные напоминания Татьяны Николаевны о том, что ей обязаны при освобождении вернуть Новый Завет как принадлежащее ей имущество, простодушно сказал: «Татьяна Николаевна, должны же вы понять, что нам тоже хочется почитать эту книгу, а где ее взять? Позвольте прочитать». Она, разумеется, позволила.

Неизменная рыцарственность духа

Говорят, человек, вернувшийся из зоны, приходит в себя столько же лет, сколько он просидел. Александр Щипков с этим согласен. «И у мамы года три ушло на восстановление. Заключение сильно повлияло на нее психологически: например, она не могла, как прежде, переходить улицу, терялась. А когда на нее покрикивали в магазине или трамвае, она начинала плакать — ощущение постоянного давления, унижения, которое приходилось переживать в зоне, долго ее не оставляло».

Со временем Татьяна Николаевна получила паспорт, устроилась вахтершей в один из вузов, стала ходить в Публичную библиотеку и в филармонию и… принялась за старое: занялась религиозным просвещением. Александр Щипков: «Мама переписывала и сшивала вручную ниточкой несколько листков с 3-5 молитвами, самыми необходимыми (Отче наш, Богородице Дево, Оптинских старцев, Ефрема Сирина) и раздавала эти листочки потом у Свято-Никольского храма. Тогда же нельзя было просто купить в церкви молитвослов! А у нее было очень плохо со зрением, особенно после лагеря: глаукома грозила полной слепотой. Помню, часто она сидит вечером, поздно, при настольной лампочке. «Мама, хватит, береги глаза!» — а она пишет и пишет. Казалось бы, как человек столь широко образованный, она могла бы найти себе другую форму участия в жизни Церкви, но она выбрала это. А ведь это надо представить себе: вот она подходит к людям, предлагает свои самодельные молитвословы. Кто-то берет с благодарностью, а кто-то смеется и норовит обругать: «Тетка, что суешь?» Кажется, это больше подходит для человека, склонного к юродству, а она совсем не такая… Но общение в лагере с совсем простыми, необразованными людьми многому ее научило…»

В 1991 г. Татьяну Николаевну пригласили преподавать французский язык в гуманитарную школу при Санкт-Петербургском Институте богословия и философии, где она проработала более 15 лет. Помимо ежедневных занятий, она успевала писать 4-х -томный учебник французской грамматики, переводить богословские романы Леона Блуа, сочинять для внуков пьески к Рождеству и Пасхе. О том впечатлении, которое производила на учеников скромная учительница, пишет в приложении к ее книге историк Андрей Митрофанов: «Для нас, совсем еще юных слушателей, было очевидно, что та благородная рыцарственность духа, которая вызывала в наших сердцах образы Жанны д'Арк и маркизы де Боншан и которая явственно предстала перед нами в лице Татьяны Николаевны, была всегда неизменной. Она была всегда одной и той же и в классе за учительским столом, и в лагерном бараке, среди уголовниц, которые, будучи воспитанными без малейшего представления о Боге и Евангелии, обретали в лице Татьяны Николаевны подлинный пример духовного борения за истину Христову».

Книга Т.Н.Щипковой «Женский портрет в тюремном интерьере» рекомендована к публикации Издательским Советом РПЦ. Ее не найти в светских магазинах: издатели распространяют ее через церковные лавки Москвы, Санкт-Петербурга и Смоленска.

Юлия Зайцева

Источник: "Нескучный сад"

Ваше имя: *
Ваш e-mail:
Отзыв: *
Введите символы, изображенные на рисунке (если данная комбинация символов кажется вам неразборчивой, кликните на рисунок для отображения другой комбинации):