Благовест-Инфо

Между экраном и амвоном

Иван Охлобыстин о служении в церкви и судьбе актера

Священник Иоанн Охлобыстин запрещен в священнослужении. Эта новость в начале недели появилась на официальном интернет-портале Московского Патриархата, перекочевала на новостные сайты ведущих информагентств, чем вызвала массу комментариев, в том числе и самого Охлобыстина, назвавшего это решение «бесконечно печальным и справедливым». В течение нескольких лет ему удавалось совмещать профессию, не отвечающую церковным канонам, со служением священника. Следует отметить, что последние годы священник периодически подвергался критике как за то, что играет на сцене, так и за то, что одновременно служит в храме. О сложной духовной коллизии, существующей в жизни актера и священника, о способах преодоления этой антиномии журналисты Антон Курилович и Мария Ермаченко беседовали с Иваном Охлобыстиным еще до решения Патриарха Кирилла, запретившего отцу Иоанну совершать богослужения и носить рясу.

– О вас много говорят, причем все говорят по-разному. Что бы вы сами могли о себе сказать буквально в двух словах?

– В двух словах о себе можно только наврать.

– Ну почему… Когда мы такой вопрос задали известному миссионеру иеромонаху Димитрию (Першину), он сослался на мифологию Джона Толкиена и заявил, что он хоббит…

– В таком случае, я из гоблинов. На эльфа я не тяну, на орка тоже – не так кровожаден, а вот гоблины... Почему бы и нет, ведь они очень семейственные, судя по Толкиену. Что касается моих вкусов, то стилевое направление у меня – панк, кибер-панк. Я вырос в этом, начал формироваться как личность. Мне кажется, этот стиль наиболее оптимален в современной российской действительности.

– Как случилось, что вы – известный актер, сценарист, медийная личность, как сейчас принято говорить, вдруг обратились к вере и стали священником?

– Это далеко не сразу произошло, и, наверное, можно сказать, что началось все с того, что я познакомился со своей будущей женой Оксаной, я понял, что ее люблю, понял, что хочу иметь семью. Это вообще мой путь, я всегда мечтал проснуться в субботнее утро и пойти кататься на лыжах с детьми. И вот я предложил Оксане руку и сердце, она согласилась, мы повенчались, и у нас через девять месяцев родилась Анфиса. Вот такая очень правильная, хрестоматийная история. Хотя я этого не заслуживал, но так судил Господь. Я видел, что творится вокруг, а времена были шумные, и я думал, что может сохранить семью, что может стать базисом для семьи, и только один ответ у меня появился: Церковь. В тот момент я познакомился с отцом Владимиром Волгиным, мы стали к нему ходить, воцерковляться. Пять лет мы все это изучали, при этом я продолжал заниматься кино, работал в журнале «Столица». И вот однажды мои друзья попросили отвезти митрополита Среднеазиатского Владимира в Софрино. Я согласился с радостью, и вот мы едем, и вдруг у меня лопается колесо. Машина кренится, я выхожу из нее и думаю: «Какой кошмар!» Лезу за запаской, а ее нет… Мы уже в 30 километрах от Москвы, делать нечего – остается звонить в службу эвакуации и ждать. Начал извиняться перед владыкой, а он меня спрашивает: «А ты в шахматы играешь?» И достает шахматы… А я играю, и очень хорошо, у меня кандидатский уровень. Но при этом моем высоком уровне игры владыка четыре раза душит меня на эндшпилях. Восхищение мое достигло предела. За игрой мы разговорились, обсудили множество тем, вплоть до спортивных. И в финале разговора он мне говорит, что надо мне, мол, быть попом. Я даже не знал, что ответить. С такой репутацией, как у меня, трудно было представить такой путь. Я понимал тогда, что это не мое, что священник должен быть авторитетным, как Владимир Волгин, как Димитрий Смирнов. Сталь, кремень. Во мне ничего такого не было. Но это было то предложение, от которого нормальный христианин отказаться не может. И я не нашел ничего, что дало бы мне повод отказаться. После этого разговора я приехал домой и обо всем рассказал жене. О том, что владыка пообещал сделать меня диаконом, а потом священником. А послезавтра мне надо было быть у митрополита в резиденции в Ташкенте. Оксана задумалась ненадолго, потом произнесла: «Надо забрать большой чемодан у Марины...» Для нее было все решено сразу. И вот я приехал, и в Рождество меня рукоположили. Тому будет девять лет.

– Какие у вас были ощущения после рукоположения? Как складывались отношения с собратьями по служению и с прихожанами?

– Эйфория. Милые люди меня окружали. Старшие собратья священнослужители стали учить нюансам служебного поведения, все вместе из меня слепили священника, потом на исповеди стали ставить. Это был период, когда в Узбекистане русским стало как-то некомфортно, и все больше людей стало собираться вокруг Церкви. Жарко, сорок градусов в тени... И все воспринималось на ура, было ощущение подлинной сплоченности людей. Прошло семь месяцев... План был таков: там рукоположат, научат, а потом я приеду в Москву и буду служить на Среднеазиатском подворье, но планы изменились, и там стал служить другой священник. Владыка мне сказал, чтобы я все равно возвращался, и выдал мне бумагу о выходе за штат с правом служения. Я приехал в Москву и пришел к Димитрию Смирнову и стал у него служить… Через некоторое время случилось так, что меня познакомили с Патриархом Алексием II. Потом мы с ним общались в связи с тем, что я писал сценарий для фильма, и он мне рассказывал, что творилось в Прибалтике во время оккупации…

– Этот фильм был посвящен детству будущего Патриарха?

– Не совсем. Фильм назывался «Там, где Восток». О мальчике, у которого папа стал священником во время войны… Пришли немцы и начали заигрывать с русским духовенством, пытаясь перетянуть его на свою сторону. Духовенство это предложение не поддержало и само перешло на сторону Сопротивления… Тогда разрешали священникам ездить по концлагерям, причащать и исповедовать заключенных... Отец Михаил – это собирательный образ такого священника… В фильме рассказывается о мальчике, который вот в такой среде помогает своему отцу заботиться о заключенных, причем он ездит на мотоцикле… Кстати, одна из первых фраз, которыми мы обменялись с Патриархом, был вопрос: «Это правда, что ты любишь мотоциклы?» Я ответил, что да, но мне нельзя. На что он сказал: «Я тоже люблю, но мне тоже нельзя». Дело в том, что будущий Патриарх в детстве очень мечтал о мотоцикле, а у его друга, живущего по соседству, был мотоцикл, на котором он давал Алексею по рижской трассе погонять…

– Как складывались ваши отношения с Патриархом Алексием?

– Очень хорошо. Однажды он спросил у меня, как реабилитировать образ священнослужителя в массовом сознании, потому что за годы советской власти было сделано все, чтобы этот образ был либо смешным, либо отрицательным. Я сказал, что сделал бы во всех семинариях курс медбрата, и каждый бы знал, что, когда он видит человека в рясе, на него можно рассчитывать в сложной ситуации. Это психологически верно, когда ты как бы под надзором. И человек в подряснике означал бы некую стабильность, ведь все мы болеем, и вот есть человек, который знает, что делать в сложной ситуации. Мы неоднократно говорили с Патриархом о литературе. Я его как-то спросил, какую бы книгу он взял с собой на необитаемый остров, причем только одну, если исключить Библию. Он сказал, что в этом случае «Сто лет одиночества» Маркеса. Из музыки он любил Вертинского. Вообще в Патриархе было то, что называется «аристократизмом духа».

– Вы неоднократно говорили, что вновь сниматься в кино вас благословил Патриарх Алексий. Для многих, как в Церкви, так и за ее пределами, это звучит как-то странно. Расскажите об этом подробнее!

– Это было в 2007 году. Мне режиссер Роман Качанов предложил работу, я отказался, потом Лунгин позвал сниматься в «Острове», я тоже отказался… А потом мне еще раз предложили сняться в одном фильме, а у меня тогда был долг, и я никак не мог его отдать. И отец Димитрий Смирнов предложил мне написать Святейшему. И я написал письмо Патриарху, что вот предлагают работу, приработков у меня нет, как поступить? И мне пришел ответ, в котором было сказано, что кормить семью – первоначальный долг, то есть дали положительную резолюцию. Я сохранил этот ответ. И вот через несколько дней мне предложили сниматься в фильме «Заговор», играть Распутина, я прочитал сценарий, прочитал книгу, мне понравилось. И я начал сниматься, параллельно служил… А потом дело дошло до фильма «Царь», который тоже благословили.

– И как это случилось?

– Просто. Павел Лунгин пошел к Патриарху Алексию, отдал ему сценарий, тот прочитал и благословил на съемки. И получилось двойное благословение: и мне разрешили сниматься, и фильм был благословлен.

– Вы не понаслышке знакомы с современной церковной жизнью. Чего, по вашему мнению, сейчас не хватает Церкви?

– Ресурсов – и человеческих и материальных. Очень многие обвиняют Церковь в недоступности и в нежелании объясняться. Ведь очень мало таких публицистов, как, например, отец Андрей Кураев. Многие люди идут в храм и попадают под обаяние бабулечек… Хотя их тоже трудно обвинить. Была бы моя воля, я бы поставил памятник бабулечке, которая в советское время отстояла Русскую Православную Церковь… Упорно, истерично, ничего не понимая, но тогда это было нужно. А в нынешние времена люди уже хотят понимать смысл веры. У Церкви же для этого сейчас нет необходимых ресурсов. Я бы даже сказал, что мало людей просто хорошо говорящих, а тех, кто умеет адекватно и грамотно изложить христианскую позицию на вызовы современности, можно сосчитать по пальцам. Мне как священнику понятно, что сейчас Церковь не может позволить себе этой гигантской армии богословов и миссионеров. К тому же ее еще нужно вырастить и хорошо подготовить. Скажу образно: прежде чем вешать картины и украшать стены, надо построить дом.

Дом еще не достроен, еще не все храмы функционируют, и практически не решен вопрос с зарплатами и материальным обеспечением священников. И в этом, конечно, есть хороший западный пример, когда священники получают фиксированную зарплату от государства и не зависят от пожертвований спонсоров. Или хороший пример некоторых западных епархий Московского Патриархата, например, Сурожской епархии в Англии, когда священнослужители в будние дни трудятся на светской работе. Мне кажется, что сейчас в Церкви об этом имеет смысл серьезно подумать.

Я знаю, как живет простое русское духовенство на периферии. Бедно живет! Люди кроме пастырского служения должны еще заниматься прокормом семьи. Епархии же не в состоянии решить эту проблему, пока не решены многие хозяйственные вопросы. Поэтому на это нужно по-новому взглянуть, не изменяя канону, но тем не менее сделать оговорку в Социальной концепции РПЦ.

– Чему еще, по вашему мнению, сейчас нужно уделить внимание в Социальной концепции РПЦ?

– Особое внимание необходимо уделить массмедиа. Информация управляет миром, это действительно так. Можно сделать государственный переворот, не выходя из Останкино. Люди верят телевизору. У нас выдано огромное количество церковных орденов деятелям культуры, но по-прежнему бытовое церковное сознание придерживается мнения, что артистов надо хоронить за церковной оградой.

– Но не хоронят же за церковной оградой!

– Да, не хоронят, но эти маленькие недомолвки могут привести к большой лжи. Это требует особой оговорки. Нужно разграничить, что – лицедейство и что – художественное воплощение. Отцы Церкви осуждали лицедейство за то, что оно существовало в череде праздников культового характера. Не было постановки, которая не была бы связана с доминирующим культом. И поэтому априори лицедеи были, по сути, жрецами, они несли некое знание, облаченное в форму драмы, комедии – все равно. А тот театр, с которым мы сейчас сталкиваемся, появился несколько столетий назад, он является порождением рождественских действ. Это классические вертепы. Как писал свои произведения Шекспир? В кибитке, когда он ездил вместе с другими христианами по городам, чтобы изображать на детских елках вертеп.

– Вы считаете, что корни у современного театра христианские?

– Да. Площадное действо. Древнегреческий театр – ближе к опере: маски, лики, образы. Здесь тонкий нюанс. Исполнение роли на людей психически неадекватных оказывает иллюзию полного погружения в образ, тогда возникает риск не религиозного порядка, а психического. И вот пока будет продолжаться ситуация недомыслия, недоговоренности, тогда будет и повод к большой лжи.

– Что бы стоило принять Церкви в отношении СМИ, культуры?

– Я бы составил некую комиссию, которая отсматривала бы все современное кино, и был бы некий реестр, список фильмов, где бы классифицировалось полезное и неполезное… Я как взрослый человек способен контролировать себя, случайно увидев порнографию. Если увидят это дети – может что-то повредиться в их психике. А ведь много полезных вещей есть. «Титаник» – тоже полезное, и «Матрица» полезное… Но опять же, всему свое время: в определенном возрасте «Матрица» не воспринимается, я сужу по своим детям.

– Прежде чем мы обсудим ситуацию, которая сложилась после выхода «Царя» на экраны, скажите, если бы у вас как у священника была достойная зарплата, позволяющая вам содержать семью, вы бы снимались в кино?

– Нет. Это исключительно хозяйственная ситуация. Я отец – это первично. У меня шестеро детей. Я детей баловать стараюсь, хотя их мама не дает этого делать, и ничто мне не причиняет такой боли, как осознание того, что моим детям что-то недоступно, что доступно всем остальным. Например, образование. Все стоит денег. Кружки, репетиторство. Изначально я был заштатником, и меня скорее всего не взяли бы в штат, даже если бы я написал заявление, потому что никто не хотел брать на себя такую ответственность. Меня поддерживали мой духовный отец Владимир Волгин и отец Димитрий Смирнов. Я их безмерно уважаю и считаю, что это цвет русского духовенства. Зарплаты даже у действующих священников очень маленькие, а я вообще не дерзнул на какие-то деньги претендовать. Два года я служил бесплатно, распродавая имущество. Ждал, что что-то изменится, что потом можно будет получать какую-то зарплату. Но даже в этом случае, как сейчас уже выяснилось, мне бы не хватило и на половину тех расходов, которые требуются для того, чтобы поднять детей на ноги.

Когда я говорю, что мне надо семью кормить, то в ответ зачастую звучит очень много сарказма, причем преимущественно от людей, скрывающихся под никами и псевдонимами, на которые так богат Интернет.

– Вернемся к той ситуации, которая сложилась после выхода фильма «Царь». Вы написали письмо Патриарху Кириллу?

– Да, написал. И отнес напрямую, минуя официальные каналы. Текст письма был таким же, как и тот, что я изложил в блоге. Кстати, после этого случая я понял, что мой блог читает большее количество людей, нежели я мог предполагать. То есть в блоге я описал ситуацию, а она состоит в следующем: мол, как это, священник – и снимается в фильмах. Я как-то не очень обращал внимания на критику, но когда вышел фильм «Царь», подобное мнение прозвучало на пресс-конференции от отца Димитрия Смирнова. Он, отвечая на вопрос журналиста, сказал, что отцу Иоанну надо бы решить этот вопрос, ему кажется, что это неправильно. Я очень уважаю отца Димитрия Смирнова, и это не было критикой с его стороны, он просто высказал собственное мнение. И вот я понял, что это надо как-то решать и, возможно, что проблема не столько во мне заключается. Есть некая путаница. И вот я написал письмо Святейшему, в котором рассказал, что прежде мне было дано благословение на съемки, но люди, которых я уважаю, высказывают определенные сомнения на этот счет, и, может быть, пока я снимаюсь в фильмах, имеет смысл отстранить меня от служения? Это я написал Святейшему и в свой блог. И как-то так разошлась информация неожиданно, что утром Оксана, выйдя из дома, увидела в газетном ларьке издания, в которых говорилось, что отец Иоанн оставляет священство ради карьеры актера. Она вернулась и спросила: «Наснимался?» А я и не предполагал, что все это получит такой оборот. Я просто заявил проблему, которая заключается в том, что есть некое несоответствие между формой и содержанием, что имеет смысл на уровне социальной доктрины РПЦ обсудить этот вопрос. Потому что если мы будем последовательны и будем осуждать тех, кто играет в кино, не допускать их до причастия и церковного общения, то мы не должны забывать о том, что это распространяется и на зрителей, а это 99% людей. Тогда Церковь канонически замыкается в себе. Насколько кощунственно звучит словосочетание «православный Интернет», а «православный кинофестиваль»? Жуть… Вместе с тем православные кинофестивали существуют – а лицедеев надо хоронить за оградой!

– И в заключение беседы: так как для каждого христианина главной книгой является Евангелие, хотелось бы узнать, есть ли у вас любимый евангельский эпизод и какой?

– Последняя глава Евангелия от Иоанна, эпизод, когда воскресший Христос на берегу озера дожидается апостолов и просто жарит рыбу. Просто жарит. Не помогает ловить, а просто готовит ужин. Он Бог, сущность всего сущего, но в данном случае он друг. Люди работали, устали, а он пожарил им рыбу. Вот меня очень подкупает этот эпизод, в котором Спаситель реализовывается как человек. И есть еще поражающий меня момент, когда Он на кресте восклицает: «Зачем Ты оставил меня?» То есть он до такой степени реализовал в себе человека, до уровня крайнего отчаяния богооставленности. Это такое высокое понимание, приятие человеческого духа, что хочется просто склониться перед подвигом Христа.

P.S. Согласно резолюции Патриарха Кирилла временное запрещение может быть снято, если священник Иоанн Охлобыстин сделает «окончательный и однозначный выбор в пользу пастырского служения».

Антон Курилович, Мария Ермаченко

17 февраля 2010

Источник: "НГ-Религии"