Благовест-Инфо
Благовест-Инфо
Контакты Форум Подписка rss




Расширенный поиск


 
Благовест-Инфо


  • 29 февраля – 2 июня

Выставка «Кижи. Небесное послание». Москва

  • 29 февраля – 12 мая

Выставка «Тайны храмов эпохи Ивана Грозного». Москва

  • Март

Концерты фонда «Искусство добра» в соборе на Малой Грузинской и на других площадках. Москва

  • 26 марта – 15 мая

Фестиваль «Весна Духовная. На пути к Пасхе». Москва

  • Апрель

Концерты фонда «Искусство добра» в соборе на Малой Грузинской и на других площадках. Москва

  • 14 марта - 2 июня

Выставка «Сотворение мира. Произведения религиозного искусства XV – начала XX века».Москва

  • 3 апреля

Заседание литературно-философских собраний «Отражения»: «История одной дружбы. Переписка епископа Афанасия (Сахарова) с П.Н. Савицким». Москва

  • 1 – 26 апреля

VII Международный Великопостный хоровой фестиваль. Москва

  • 6 апреля

Лекция Левона Нерсесяна: «Мир, озаренный светом рая: надежда в русской иконе эпохи преп. Сергия Радонежского». Москва

  • 18 – 19 апреля

Конференция «Наследие Сергея Аверинцева и современное гуманитарное знание». Москва

  • Май

Концерты фонда «Искусство добра» в Соборе на Малой Грузинской и на других площадках

  • 16 мая

Открытие конференции «Люди и судьбы русского зарубежья». Москва

Все »









Статьи

«Мир спасет красота…»

К 130-летию со дня смерти великого писателя специалист по творчеству Достоевского Татьяна Касаткина анализирует одну из самых известных его цитат

15.02.2011 15:39 Версия для печати

Разговор о знаменитой цитате из романа Достоевского «Идиот» мы начнем с анализа цитаты из «Братьев Карамазовых», тоже довольно известной и посвященной собственно красоте. Ведь фраза Достоевского, ставшая заглавием этой работы, в отличие от фразы Вл. Соловьева, посвящена не красоте, а спасению мира, что мы уже выяснили общими усилиями…

Итак, то, что у Достоевского посвящено собственно красоте: «Красота это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я при том не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, - знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей. А впрочем, что у кого болит, тот о том и говорит» (14, 100).

Возвращаясь к проблемам текстологии, скажу, что у Достоевского слово «Содом» всегда писалось с большой буквы, в отличие от издания Полного собрания сочинений в 30 т., что чрезвычайно важно, поскольку, как только мы начинаем писать его с маленькой буквы, так немедленно начинаем воспринимать его метафорически, в то время как у Достоевского никаких метафор, как всегда, не предполагается.

Практически все русские философы, чьи высказывания на этот счет собрала Е.Г. Новикова[1], анализировавшие этот пассаж, пребывали в уверенности, что герой Достоевского говорит здесь о двух видах красоты. В недавнем исследовании, содержащемся в только что опубликованном сборнике, автор убежден в том же самом: «В этих размышлениях Дмитрий противополагает два типа красоты: идеал Мадонны и идеал содомский»[2]. Утверждалось, что Достоевский устами героя (писателю довольно часто переадресовывали это высказывание) говорит о красоте и ее имитации, подделке; о жене, облеченной в солнце, и блуднице на звере – и т.п., то есть подбирали и, в сущности, подставляли в текст для его объяснения пары (казалось бы, аналогичных) метафор. При этом и сам текст воспринимался как ряд метафор, поскольку философы поспешили начать истолковывать текст, не удостоив его настоящего прочтения, то есть филологического анализа, должного при всякой философской рефлексии над художественным текстом предшествовать анализу философскому. Они восприняли текст, как говорящий о чем-то, им уже известном. Между тем, текст этот требует точного, математического, прочтения, и, прочтя его так, мы увидим, что Достоевский устами героя говорит здесь нам о чем-то совсем ином, нежели все рассуждавшие о нем философы.

Прежде всего, нужно отметить, что красота определяется здесь через свои антонимы: страшная, ужасная вещь.

Дальше – в тексте отвечается на вопрос: почему страшная? – потому что неопределимая (и, кстати, определением через антонимы гениально подчеркивается именно неопределимость данной вещи).

То есть по отношению к красоте, о которой идет речь, невозможна именно та операция аллегоризации (жестко определительная, заметим, операция), которую проделывали философы. Единственный соответствующий этой красоте символ, подходящий под описание героя Достоевского – это знаменитая Исида под покрывалом – страшная и ужасная, потому что нельзя определить.

Итак, там – всё, в этой красоте, все противоречия вместе живут, берега сходятся, – и эта полнота бытия не определима в разделительных, в противопоставляющих друг другу части целого, терминах добра и зла. Красота страшна и ужасна тем, что это вещь другого мира, вопреки всякой вероятности присутствующая здесь, в этом данном и явленном нам мире, это вещь мира до грехопадения, мира до начала аналитической мысли и восприятия добра и зла.

Но «Идеал Содомский» и «идеал Мадонны», о которых далее идет речь у Дмитрия Карамазова, все же почему-то упорно понимаются как два противопоставленных друг другу типа красоты, выделенных каким-то абсолютно неведомым образом из того, что неопределимо (т.е. буквально – не имеет предела – но следовательно и не поддается разделению), из того, что представляет собой схождение, нерасчленимое единство всех противоречий, место, где противоречия уживаются – то есть перестают быть противоречиями...

Но это было бы нарушением логики, совершенно не свойственным такому строгому мыслителю, каков Достоевский – и каковы, надо заметить, и его герои: перед нами не две определенные, противостоящие друг другу, красоты, а лишь и именно способы отношения человека к единой красоте. «Идеал Мадонны» и «идеал Содомский» - это у Достоевского – и в романе тому будет множество подтверждений – способы глядеть на красоту, воспринимать красоту, желать красоту.

«Идеал» находится в глазу, голове и сердце предстоящего красоте, а красота так беззащитно и самоотверженно отдается предстоящему, что позволяет ему оформлять присущую ей неопределимость в соответствии с имеющимся у него «идеалом». Позволяет видеть себя так, как предстоящий способен видеть.

Думаю, это покажется неубедительным – слишком мы приучили себя к тому, что противостоят друг другу не наши способы восприятия, а именно типы красоты, например, тиражированные еще романтиками «белокурый голубоглазый ангел» и «огневзорая демоница».

Но если, определяя, что же есть «идеал Содомский», мы обратимся к исходным текстам, никогда всуе не поминаемым Достоевским, то увидим, что в Содом пришли вовсе не распутники и соблазнители, не демоны: в Содом пришли ангелы, вместилища и прообразы Господни, - и это именно Их устремились содомляне «познать» всем городом.

Да и Богоматерь – вспомним «Песнь песней» - «грозная, как полки со знаменами», «заступница», «нерушимая стена» - вовсе не сводима к «одному типу» красоты. Ее полнота, способность вместить в себя «все противоречия», подчеркивается обилием разных типов, изводов, сюжетов икон, отражающих разные аспекты Ее действующей в мире и преображающей мир красоты.

Чрезвычайно характерно Митино: «В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей».То есть – оно именно с точки зрения языка, используемых героем слов характерно. Красота не «обретается», не «находится» в Содоме. И Содом не «составляет» красоты.  Красота в Содоме «сидит» - то есть посажена, заперта в Содом как в тюрьму, как в темницу человеческими взглядами. Именно в этой тайне, сообщаемой Митей Алеше, разгадка тяготения Достоевского к героине – святой блуднице. «Все противоречия вместе живут». Красота, заключенная в Содоме, и не может предстать в ином облике.

Здесь существенно вот что: у Достоевского слово «Содом» появляется и в романе «Преступление и наказание», и в романе «Идиот» - и в характернейших местах. Мармеладов произносит, описывая место проживания своего семейства: «Содом-с, безобразнейший… гм… да» (6, 16), - ровно предваряя рассказ о превращении Сони в проститутку. Можно сказать, что началом этого превращения становится поселение семейства в Содоме.

В романе «Идиот» генерал повторяет: «Это Содом, Содом!» (8, 143) – когда Настасья Филипповна чтобы доказать князю, что она его не стоит, впервые берет деньги у торгующего ее человека. Но перед этим восклицанием из слов Настасьи Филипповны обнаруживается для генерала, что и Аглая Епанчина участвует в торгах – хоть и величественно отказывается от этого в начале романа, заставив князя написать Гане в альбом: «Я в торги не вступаю». Если не ее торгуют, то с ней торгуются – и это тоже начало помещения ее в Содом: «А Аглаю-то Епанчину ты, Ганечка, просмотрел, знал ли ты это? Не торговался бы ты с ней, она непременно бы за тебя вышла! Вот так-то вы все: или с бесчестными, или с честными женщинами знаться – один выбор! А то непременно спутаешься…» (8, 143). Но если Настасья Филипповна и пытается принизить себя перед Аглаей, то та, несмотря на желание унизить соперницу, так до конца и не поверит, что Настасья Филипповна ниже и поэтому – не соперница. В начале они обе явятся как объекты торга – в конце как объекты выбора, и «победит» в этом состязании, где нет победивших по определению (какие победы у объектов?), вовсе не Аглая…

На последних юношеских Апрельских чтениях одна докладчица характерно выразилась про Настасью Филипповну: «Она порочна, потому что ее все торгуют». Думаю, это потому что – очень точно.

Женщина – носительница красоты у Достоевского – страшна – и поражает – именно своей неопределимостью. Настасья Филипповна с князем, который не торговал ее, «не такая», а с Рогожиным, торговавшим ее, подозревающим ее – «именно такая». Эти «такая – не такая» будут главными определениями, даваемыми в романе Настасье Филипповне – воплощенной красоте… и они будут зависеть исключительно от взгляда смотрящего. Заметим себе полную неопределенность и неопределимость этих так называемых определений.

Красота беззащитна перед смотрящим в том смысле, что именно он оформляет ее конкретное проявление (ведь красота не является без смотрящего). Какой мужчина видит женщину, такой она и является для него. «Мужчина может оскорбить цинизмом проститутку, рублевую», - был убежден Достоевский. Свидригайлов разжигается именно целомудрием невинной Дуни. Федор Павлович испытывает похоть, увидев впервые свою последнюю жену, похожую на Мадонну: «“Меня эти невинные глазки как бритвой тогда по душе полоснули”, - говаривал он потом, гадко по-своему хихикая» (14, 13). Вот, оказывается, чем страшен сохраненный идеал Мадонны, когда в душе уже торжествует содомский идеал: идеал Мадонны становится объектом сладострастного влечения по преимуществу.

Но когда идеал Мадонны мешает сладострастному влечению – то он становится объектом прямого отрицания и надругательства, и в этом смысле значение огромного символа приобретает сцена, пересказанная Федором Павловичем Алеше и Ивану: «Но вот тебе Бог, Алеша, не обижал я никогда мою кликушечку! Раз только разве один, еще в первый год: молилась уж она тогда очень, особенно Богородичные праздники наблюдала и меня тогда от себя в кабинет гнала. Думаю, дай-ка выбью я из нее эту мистику! “Видишь, говорю, видишь, вот твой образ, вот он, вот я его сниму (обратим внимание – Федор Павлович говорит так, словно совлекает с Софьи в этот момент ее истинный образ, раздевает ее от ее образа… - Т.К.). Смотри же, ты его за чудотворный считаешь, а я вот сейчас на него при тебе плюну, и мне ничего за это не будет!..” Как она увидела, Господи, думаю, убьет она меня теперь, а она только вскочила, всплеснула руками, потом вдруг закрыла руками лицо (словно пытаясь заслонить оскверненный образ – Т.К.), вся затряслась и пала на пол… так и опустилась» (14, 126).

Характерно, что другие обиды Федор Павлович не считает за обиды, хотя история брака его с женой Софьей – это буквально история заточения красоты в Содом. Причем здесь Достоевский показывает, как внешнее заточение становится заточением внутренним – как из надругательства вырастает болезнь, искажающая и тело, и дух носительницы красоты. «Не взяв же никакого вознаграждения, Федор Павлович с супругой не церемонился и, пользуясь тем, что она, так сказать, перед ним “виновата” и что он ее почти “с петли снял”, пользуясь, кроме того, ее феноменальной безответностью, даже попрал ногами самые обыкновенные брачные приличия. В дом, тут же при жене, съезжались дурные женщины и устраивались оргии. <…> Впоследствии с несчастною, с самого детства запуганною молодою женщиной произошло вроде какой-то нервной женской болезни, встречаемой чаще всего в простонародье у деревенских баб, именуемых за эту болезнь кликушами. От этой болезни, со страшными истерическими припадками, больная временами даже теряла рассудок» (14, 13). Первый же припадок этой болезни, как мы видели, произошел именно при осквернении образа Мадонны… В силу описанного мы не сможем отделить это воплощение «идеала Мадонны» в романе ни от баб-кликуш, воспринимаемых как одержимые, ни от бессмысленной Лизаветы Смердящей. Мы не сможем отделить его и от Грушеньки, «царицы наглости», главной «инфернальницы» романа, когда-то рыдавшей ночами, вспоминая своего обидчика, тоненькой, шестнадцатилетней…[3]

Но если история Софьи – это история заключения красоты в Содом, то история Грушеньки – это история выведения красоты из Содома! Характерна эволюция восприятия Митей Грушеньки, даваемых им ей эпитетов и определений. Все начинается с того, что она – тварь, зверь, изгиб у шельмы, инфернальница, тигр, убить мало. Дальше – момент поездки в Мокрое: милое существо, царица души моей (и вообще именования, прямо относящиеся к Мадонне). Но потом-то и вовсе появляется нечто совершенно фантастическое – «брат Грушенька».

Итак, повторю: красота лежит вне области, с которой начинается разделение на добро и зло, - в красоте присутствует еще нерасколотый, цельный мир. Мир до грехопадения. Именно проявляя этот первозданный мир, тот, кто видит истинную красоту, мир спасает.

Красота в высказывании Мити так же едина и всевластна и неделима, как Бог, с Которым борется дьявол, но Который Сам с дьяволом не борется… Бог пребывает, дьявол нападает. Бог творит – дьявол пытается отобрать сотворенное. Но сам он не сотворил ничего, и значит – все сотворенное – благо. Оно может лишь – как красота – быть посажено в Содом…

Фраза из романа Достоевского «Идиот» - я имею в виду фразу, заглавную для данной работы – запомнилась в иной форме, той, которую придал ей Владимир Соловьев: «Красота спасет мир». И это изменение каким-то образом очень сходно с теми изменениями, что производили философы рубежа веков с фразой: «Тут дьявол с Богом борется». Как все помнят, говорилось: «Тут дьявол с Богом борются», и даже – «Тут Бог с дьяволом борется».

Между тем, у Достоевского иначе: «Мир спасет красота».

Возможно, самый простой путь к пониманию того, что хотел сказать Достоевский, есть сопоставление этих двух фраз и осознание того, в чем заключается их различие.

Что на смысловом уровне несут нам смена семы и ремы? Во фразе Соловьева спасение мира – это свойство, присущее красоте. Красота спасительна – говорит эта фраза.

Во фразе Достоевского ничего такого не сказано.

Здесь, скорее, говорится о том, что мир будет спасен красотой как одним из своих, присущих ему, миру, свойств. Красоте не свойственно спасать мир, но красоте свойственно в нем неистребимо пребывать. И это неистребимое пребывание в нем красоты – есть единственная надежда мира.

То есть – красота не есть нечто победно приближающееся к миру с функцией спасения, нет, но красота есть нечто, уже в нем присутствующее, и за счет этого присутствия в нем красоты мир и будет спасен.

Красота, как Бог, не борется, но пребывает. Спасение миру придет от взгляда человека, разглядевшего во всех вещах красоту. Переставшего заключать, заточать ее в Содом…

 

Татьяна Александровна Касаткина родилась в Москве в 1963 году. Окончила филологический факультет Московского государственного педагогического института (МГПИ), аспирантуру ИМЛИ им. А.М. Горького, в 2000 защитила диссертацию на соискание ученой степени доктора филологических наук. С этого же года работает ведущим научным сотрудником ИМЛИ им. А. М. Горького РАН.

Т. Касаткина - одна из наиболее авторитетных российских специалистов по творчеству Ф. М. Достоевского. Ее авторству принадлежат 2 монографии и более 200 научных статей. Ряд ее работ, помимо России, был опубликован в Англии, США, Швейцарии, Италии, Германии, Японии, Китае и др. В 2001 г. она создала и возглавила Комиссию по изучению творчества Ф. М. Достоевского ИМЛИ им. А. М. Горького, под грифом которой вышел ряд сборников научных трудов и монографий, посвященных творчеству Достоевского. Подготовила к изданию новое собрание сочинений Ф. М. Достоевского.



[1] Новикова Е. «Мир спасет красота» Ф.М. Достоевского и русская религиозная философия конца XIX - первой трети XX вв. // Достоевский и XX век. Под ред. Т.А. Касаткиной. В 2 т. Т. 1. М.: ИМЛИ РАН, 2007. С. 97-124.

[2] Романов Ю.А. Феномен красоты в интерпретации Дмитрия Карамазова // Достоевский и современность. Материалы XXIV Международных Старорусских чтений 2009 года. Великий Новгород, 2010. С. 229.

[3] О подобном нерасчлененном понимании красоты у Блока пытается говорить Владимир Новиков: «“Король на площади” приходится по душе — и театру, и собравшимся на “субботу” гостям. Решают ставить, но — цензурный запрет: при всех мистических туманностях в пьесе видят политику. Та же участь постигнет потом и лирическую драму “Незнакомка”, законченную одиннадцатого ноября. Ей не везет по другой причине: в имени Мария, которое выбирает для себя на Земле упавшая с неба звезда, узрят намек на Богородицу. Действительно, имя выбрано не без умысла, но оно соотносимо с Девой Марией не больше, чем с Марией Магдалиной: недаром два эпиграфа из Достоевского отсылают к портрету Настасьи Филипповны — страдающей грешницы. Весь спектр женственности имеется в виду. Потом заговорят о трансформации Прекрасной Дамы в Незнакомку в мире Блока. Как всякое общее место, это в основном верно, добавим лишь, что символ “Незнакомка” — шире. Он не только противопоставлен Прекрасной Даме, но и включает ее в себя». Новиков В. Блок. Три фрагмента книги. Жизнь как театр (1906-1907) // Новый мир. № 9. 2009.



Отзывы
  • Jelena Zaharova - 06.03.2020 12:13
    Большое спасибо автору за ещё одну страницу в познании мира!

  • Ирина - 24.02.2019 12:27
    Прекрасная статья. Именно, в созданном Богом мире присутствует красота. Красота Самого Бога. Кто увидит её, тот спасён будет.

  • Белый Хорват - 04.11.2012 18:30
    Да? Серьёзно?
    И Неувядаемый Цвет, красота нашей Владычицы Девы Марии - это тоже тяготение низких инстинктов?
    Благословенная в женах освятила тем самым женственность и женскую красоту вовеки веков.

  • Юрий - 04.11.2012 10:37
    А я бы сказал, что мир спасает любовь к Богу, самопожертвование и доброта. А женская красота определяется инстинктами. Для быков и коровы красивы....

  • Белый Хорват - 23.03.2012 13:33
    Перед нами - длинный и печальный текст. Г-н диакон в очередной раз навевает дивный сон...Как тот, кто "Дивным кругом очертил, Россию, заглянув ей в очи стеклянным взором колдуна".
    Гладко катится благоглаголание благопотребное..."Никто иной, как Церковь, всегда являлась единственной устроительницей и хранительницей положительного общественного бытия России". Что-то не вяжется эта мысль с вышестоящей цитатой из Достоевского: где нет Духа - там деспотизм и тирания. Николай I поставил Достоевского на Семёновский плац. Этот монарх не проявлял желания советоваться с Церковью, но правил под возгласы "Осанна! Аксиос!"... Рождённые страхом, конечно. И Церковь воспитывала не дух здорового сопротивления силе, а дух рабского повиновения.
    Положительное общественное бытиё - это бытиё в свободе и мужестве. Признав отсутствие в прошлом и того, и другого, Церковь возвысится в глазах народа.

  • Олег - 23.03.2012 12:48
    "Рассусоливать" надо хотя бы для того, что прийти к такому заключению.
    ..думаю, что Достоевский был конкретен в своей неопределенности, т.е. его больше интересовало не то что есть красота, а что содом, а что служит причиной перевоплощения человека из доброго и чистого помыслом в злого и похотливого? Даже кажется, что Ф.М. всю свою физическую и литературную жизнь искал на это ответ, и очень боялся, что кто-то начнет манипулировать людьми в этом - самом важном плане. Что собственно уже и случилось..

  • Диакон Георгий (Ю.Г.) Малков - 05.10.2011 16:18
    Несколько слов о красоте

    Неисчислимые историко-художественные сокровища создавались и хранились в российских монастырях — этих школах высшей христианской мудрости, где изначально закладывались основы народного понимания Правды о Божием мире и его красоте. Отсюда — из гармонично-целостного древнего строя монашеской жизни, из намоленности монастырских храмов, из сиявших благодатью икон, из хранившихся в обителях книжных сводов летописных сказаний — веками черпала Россия силы для сохранения своего нравственного чувства; на подобных памятниках «дедовской старины» воспитывалось и национально-культурное самосознание все новых и новых поколений истинно русских людей. Об этом проникновенно сказал еще В.О. Ключевский: «Нравственное богатство народа наглядно исчисляется памятниками деяний на общее благо, памятями деятелей, внесших наибольшее количество добра в свое общество. С этими памятниками и памятями срастается нравственное чувство народа; они — его питательная почва; в них его корни; оторвите его от них — оно завянет, как скошенная трава. Они питают не народное самомнение, а мысль об ответственности потомков перед великими предками, ибо нравственное чувство есть чувство долга» .
    Сея по-настоящему «разумное, доброе, вечное», Православная Церковь — как показывает сама жизнь — вносила и продолжает вносить в нее укрепляющую благодатную силу: духовно врачует немощные и поднимает падшие души, утверждает незыблемость и священность семейных уз, прививает евангельский взгляд на суть и нормы человеческих отношений, поверяет (а нередко и обличает) христианской системой ценностей самые смысл и содержание современной — во многом бездуховной и попросту безнравственной — «массовой культуры». Церковное обличение последней тем более естественно, что, как мы знаем, все наивысшие достижения российской литературы и искусства, всё прекрасное, созданное ее поэтами, музыкантами и художниками, возникало в недрах личного христианского мировидения их творцов, а не некоей биологической «человеческой массы».
    Ныне довольно часто, кстати и некстати, современные «деятели культуры», писатели, журналисты, а за ними и политики — по большей части, увы, мало сведущие в собственно российской духовности — приводят (что называется, «для красного словца») слова Ф.М. Достоевского о красоте, которая «спасет мир». Однако они при этом совершенно не понимают внутреннего авторского смысла давно уже ставшего столь популярным выражения. Ведь слова эти относятся отнюдь не к эстетике, а — прежде всего! — к христианской этике. Гениальный писатель и верный сын родной Православной Церкви подразумевал здесь лишь то, что извечно понималось под словом «красота» самою Церковью... Вспомним в связи с этим хотя бы известный рассказ о выборе веры киевским князем Владимиром и слова, сказанные его послами по их возвращении из Царьграда-Константинополя — о той поистине неземной красоте, что поразила их при посещении храма Святой Софии.
    Эта красота была воспринята ими не как нечто, лишь внешним образом воздействующее на человеческие чувства и связанное только с художественной стороной богатого храмового убранства (чему в древнерусском языке соответствовали определения типа «искусное», «ухищренное», «художное»), но именно как «красота несказанная», то есть духовно-возвышенное и нравственно-положительное явление, определявшееся тогда замечательно емким словом «добрóта».
    Такое понимание красоты и красивого, прекрасного оставалось традиционным для Руси во все времена, и, например, гораздо уже позже, в XVI веке известный инок-богослов, старец Троице-Сергиева монастыря Артемий призывал «помышлять» окружающие нас «видимые добрóты» (т. е. зримую нами красоту) — как «невидимаго благолепиа изображениа». При таком подходе к эстетическому душа русского народа — на протяжении столетий после Крещения — неизменно воспринимала прекрасное прежде всего как «хорошее», «доброе», «благое», подобное христианской Благой Вести Святого Евангелия. Именно поэтому стремление к духовно прекрасному всегда оставалось характернейшей чертой и русской церковной жизни, и русского церковного искусства. И недаром именно такую Красоту — как отражение божественного доброго начала во вселенском бытии, Красоту как по-христиански понимаемое Добро — и провозглашал еще в XIX в. «спасительницей» мира точнейший выразитель национального самосознания России Ф. Достоевский.
    Однако еще важнее здесь то, что для него за этой Красотой-Добром всегда стоял образ еще более прекрасный: Сам источник ее, Христос Спаситель, — как единственная подлинно нравственная и святая основа всего нашего бытия. Об этом тот же Достоевский с полной определенностью говорит в одном из своих писем, призывая и нас к подобному же осмыслению всеопределяющего христианского начала — как в жизни отдельного человека, так и человеческого общества в целом: «Нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но, с ревнивой любовью говорю себе, что и не может быть...
    Гуманность, отрицающая Бога, логически приводит к бесчеловечности; цивилизация без просвещения Христова — к одичанию; прогресс без Христа — к регрессу, где нет Духа Божия — к деспотизму и тирании» .

    …Прежняя естественность для России во многом именно подобного святорусского православного мирочувствия определялась неразрывной связью Церкви с жизнью целиком воцерковленного общества. Никто иной, как Церковь, всегда являлась единственной устроительницей и хранительницей положительного общественного бытия России. Ведь православная церковность сопутствовала русскому человеку, по народному присловью, «от рожденья — до успенья», т. е. до самых последних минут его земной жизни. Потому-то и существовала издавна в народе еще одна поговорка: «Без Бога — ни до порога!», иначе говоря: Без Бога — никуда, без Него — пути нет, и не будет!..


  • Анатолий Солодкий - 13.08.2011 20:51
    свяжитесь со мной, очень

    нужно!!!

  • Natasha - 27.07.2011 11:41
    это правда. в мире жива красота, в каждом человеке лик божий.

  • Елена - 26.05.2011 12:50
    Очень доказательная, убедительная статья. Во всяком случае, не унижающая достоинство великого писателя, как это сделано в сериале "Достоевский".

  • Леонид - 10.04.2011 01:30
    Словами князя Мышкина Фёдор Михайлович в Идиоте сказал "Кабы красота была добра...", тем самым Достоевский выразил человеческое отношение к красоте, как божественному источнику жизни. Повторяя слова "урасота спасёт мир", не следует забывать о добре, а значит религиозной духовности, которая требует и своей очевидности, и чувства ранга, и ответственности и нравственности...как православной религиозности. Последнее есть то, что мне хочется оставить от себя.

  • Роман - 11.03.2011 10:29
    Здравствуйте на сколько я знаю в оригинале фраза Достоевского звучит следующим образом....красота лика Христа спасет мир!

  • Белый Хорват - 03.03.2011 19:34
    Не всё так просто. Нисшествие Святого духа стало рождением Церкви, и этот акт входил в замысел Спасителя. Святой Дух - это истинный Бог, третье лицо Святой Троицы. Дух всё проницает, и глубины Божьи; но именно Святой Дух есть вечная небесная красота, образом которой Спаситель назвал полевые лилии.
    Значит, речь идёт о тайнодействии Святого Духа. Достоевский говорил, что "Дух Святой есть непосредственное созерцание красоты, пророческое сознание гармонии и, стало быть, неуклонное к ней стремление". Если это так, то красота священна священностью своего источника, который не подлежит людскому осуждению. Ибо это Дух Жизни.
    Так придёт ли он явно, как огонь в день Пятидесятницы, или же он уже сейчас здесь и вокруг нас, и в нас самих (нужно лишь раскрыть очи сердечные)? Вот в чём проблематика статьи, и здесь есть над чем подумать. Вечный небесные ветер веет и извне, и изнутри мира. И пнризывает нас к совершенству.

  • Вадим - 03.03.2011 17:00
    Красота, спасающая мир - это красота Господа Христа, и всё!
    Зачем расусоливать и вводить людей в заблуждение?

Ваш Отзыв
Поля, отмеченные звездочкой, должны быть обязательно заполнены.

Ваше имя: *

Ваш e-mail:

Отзыв: *

Введите символы, изображенные на рисунке (если данная комбинация символов кажется вам неразборчивой, кликните на рисунок для отображения другой комбинации):


 

На главную | В раздел «Статьи»

Рейтинг@Mail.ru

Индекс цитирования










 
Мнение редакции может не совпадать с мнением авторов отдельных материалов.
© 2005–2019 «Благовест-инфо»
Адрес электронной почты редакции: info@blagovest-info.ru
Телефон редакции: +7 499 264 97 72

12+
Зарегистрировано Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций:
серия Эл № ФС 77-76510 от 09 августа 2019.
Учредитель: ИП Вербицкий И.М.
Главный редактор: Власов Дмитрий Владимирович
Сетевое издание «БЛАГОВЕСТ-ИНФО»